А я всегда подвозил ее в дом на Рязанском проспекте, где жили ее отец, мать и дочка. Там у них была двухкомнатная квартира, и трудно было себе представить совместную жизнь двух молодых богемных существ на этой территории. Но оказалось, что у Лугачевой есть еще одна «тайная» квартира на Вешняковской улице. Когда мы приехали туда, меня охватил ужас. Это была абсолютно пустая однокомнатная квартира, в углу которой лежал голый матрас, а весь пол был заставлен огромным количеством пустых бутылок, больше в комнате не было ничего.
Я, как тебе известно, могу жить только в цивилизованном интерьере, поэтому, даже не спрашивая разрешения хозяйки, начал убирать. И, вынося на радость алкашам бутылки к мусоропроводу, решил их посчитать. Бутылок было 140. Пока девушка что-то готовила на кухне, в картонном ящике, который тоже подвергался выбросу, я нашел елочные игрушки. И чтобы как-то украсить убожество этого жилища, разложил на полу елочные игрушки, сделал из мишуры и шариков такую дорожку с елочкой в конце, поскольку дело было под Новый год. Лугачева вошла в комнату, неся поднос с закуской, увидела выложенную из блесток дорогу к елочке и спросила:
– Это что такое?
Я говорю:
– Это путь жизни Аллы Лугачевой.
Так я переселился в эту квартиру, и мы стали жить вмеcте.
А тут подступал Новый год. Мы его встретили тоже довольно интересно. Однажды Валентина Максимовна Ковалева, мой постоянный второй режиссер, сказала, что под Москвой, в Одинцово, открывается новый грузинский ресторан, она туда приглашена и приглашает меня. А я сказал, что приеду с девушкой, и поехал с Лугачевой. Хозяином ресторана оказался красавец грузин Торнике Копалеишвили. Сегодня Торнике – владелец лучших московских ресторанов «Пиросмани» и «Рыцарский зал», а в тот момент он только начинал свою блистательную карьеру, открывал первый частный ресторан в Москве, это было задолго до перестройки, в 70-е годы. То есть и Дербенев, который писал свою антисоветчину, и Зацепин, который у себя дома устроил частную студию звукозаписи, и Торнике, который открывал свой частный ресторан, – мы все жили так, как будто не было никакой Советской власти. Когда меня спрашивали, почему я так живу, я говорил: «Я не дам коммунистам испортить себе жизнь». Думаю, что это было их правилом тоже.
Торнике открывал ресторан «Сакартвело». А я, как тебе известно, придумщик. Меня хлебом не корми, дай чего-нибудь наворотить. И после замечательного ужина я, когда мы прощались с хозяином, ему сказал:
– Торнике, дорогой, на хрена, открывая ресторан под Москвой, ты называешь его «Сакартвело»? Это для вас, грузин, священное название. А для русского уха это никак не звучит, для нас это вообще труднопроизносимое слово. Будь проще.
Он говорит:
– В каком смысле?
– А назови свой ресторан иначе.
– Как?
– Ну, например, «Арлекино».
Он говорит:
– Это в честь чего?
– А вот моя девушка, смотри, певица популярная. В ее честь назови ресторан. Песенку слышал «Арлекино, Арлекино»?
– Да, слышал.
– Это она поет.
– Не может быть!
– Может. Знакомься еще раз!
А песенку «Арлекино» каждый день крутили всюду – по телевизору, по радио, все ее знали. Торнике говорит:
– А как это сделать, слушай?
Я говорю:
– Тебе нравится идея?
– Очень нравится!
– Значит, мы делаем так. Этот столик, за которым мы сидели, ты делаешь резервированным столиком на два человека и говоришь, что это столик Лугачевой и ее спутника. Договорились?
– Да.
– Здесь мы вешаем ее портрет. Дома у нее есть ее портрет, написанный какой-то художницей. Мы дарим его тебе.
Лугачева подхватывает:
– Еще, Торнике, обязательно нужно место для музыкантов. Мало ли – иногда я выйду и чего-нибудь спою.
Я говорю:
– Торнике, дорогой, это она
Торнике сказал:
– Слушай, дорогой, какие гости хорошие! Все, никакой «Сакартвело»! «Арлекино» с завтрашнего дня!
Торнике свой бизнес чувствует идеально. В одну секунду он изменил все, ради чего собрались именитые грузинские гости, и действительно назвал ресторан «Арлекино». Но ни он, ни я не рассчитывали на тот прилив публики, который вскоре начался. Народ просто попер в это Одинцово, там началось что-то немыслимое, все стоянки и подъезды к дому были забиты шикарными машинами, у Торнике были из-за этого скандалы с местными жителями. Даже КГБ принимал в этом участие. Торнике однажды пригласил в ресторан Славу Цеденбала, известного московского плейбоя, сына хозяина Монголии, официального представителя Монголии в СЭВе. Цеденбал поехал в Одинцово на своем «мерседесе» с дипломатическими номерами, но по дороге его остановила милиция: «Куда направляетесь?» – «В ресторан «Арлекино» – «А чего вы там не видели?» – «Там Лугачева поет». – «Откуда у вас такая информация?» – «А меня хозяин пригласил». – «Вам туда нельзя, вы иностранец. Разворачивайте машину». Цеденбал уехал. На следующий день Торнике вызвали на Лубянку. Следователь спросил: «Это правда, что у вас голая Лугачева на столе танцует?» А на самом деле мы приезжали туда раз в две недели, сидели тихонько в уголочке, клевали свое лобио, обсуждали дела и уезжали, не особенно выпивая, потому что я был за рулем. Но шум от этих визитов стоял огромный – Лугачева поет в «Арлекино»!
И в новогоднюю ночь мы тоже были в этом ресторане. Там, конечно, был полный сыр-бор, Лугачева пела, мы с ней танцевали. Но самое интересное, что большую часть этого вечера мы провели вовсе не за столом, а на кухне ресторана, где стоял телевизор, потому что по телевидению показывали новогодний «Огонек». В этом «Огоньке» должна была состояться премьера песни «Все могут короли», и нам было очень важно увидеть, вырежут ее или не вырежут? А если не вырежут, то в каком месте поставят? Потому что по тем временам все было возможно. Эти новогодние «Огоньки» возили в ЦК КПСС, там их отсматривали унылые начальники на предмет нежелательных подтекстов, что-то вырезали, выстригали, «чистили», одним словом.
И вот мы сидели в углу кухни на какой-то грязной лавке, вокруг бегали официанты, повара нас иногда чем-то подкармливали и никак не могли понять, почему мы в новогоднюю ночь уставились в такой маленький, размером 9 на 12 сантиметров, черно-белый телевизор, который и даром никому не нужен. А мы ждали – проскакивает или не проскакивает песня, текст которой написал Леня Дербенев и которая была совершенно двусмысленная, она воспринималась как некий вызов власть имущим. Вообще надо сказать, что Дербенев в этом отношении был просто гений. Он был очень эрудированный человек, читал все – от детективов до древних философов, увлекался Гурджиевым, и у него была огромная картотека каких-то выписок, цитат, памяток. Однажды он показал мне свою литературную кухню:
– Смотри, вот видишь, в картотеке перечеркнута одна страничка. Там была записана мысль:
