– Чтобы понять дальнейший ход событий, – произнес Стефанович, – нужно сначала осветить вопрос халтуры и «левых» концертов. Когда исполнителю платят семь рублей за концерт, то это вынуждает его зарабатывать «левым» путем. На чем, конечно, чудовищно наживались эстрадные администраторы, которые присваивали себе львиную долю от «левых» сборов.
Эти «специалисты» делали деньги на всем. Например, по случайности я оказался на завершении концертов Лугачевой в Симферополе. Там в течение пяти дней были даны 14 концертов на 30-тысячном стадионе. Все концерты прошли с аншлагом, по три в день. Фокус же состоял в том, что дирекция стадиона и администрация певицы фиксировали якобы неполное заполнение трибун и составляли акт о сжигании непроданных билетов. Хотя на самом деле сжигалась чистая бумага, а доходы от продажи неучтенных билетов они делили между собой. Вторым источником дохода, который мне показался совершенно циничным, являлась повторная продажа цветов. То есть цветы, которые зрители дарили исполнительнице, складировались под трибуной в ведрах и тут же снова продавались публике, пришедшей на следующий концерт. Это меня покоробило. Как можно? Какая-то маленькая девочка несет ей букетик, глазки сияют, а потом эти цветы идут в оборот. Я ей сказал:
– Ты знаешь, что делают эти подонки, твоя администрация?
– Ну, это их дело, как они зарабатывают, меня не касается. Главное, что они мне отстегивают.
Если тебя шокировало это заявление и ты решишь проверить, как твоя любимая певица относится к деньгам, ты можешь прочитать об этом даже в недавно опубликованной заказной и подхалимской книжке о ее творческом пути, где на одной странице написано, что известие о присуждении ей звания народной артистки она встретила равнодушно, а на соседней, что когда ей увеличили концертную ставку на несколько рублей, она залилась слезами счастья. Но это так, к слову.
Учти, что деньги, которые делала эта администрация, были огромные. Я один раз видел, как они их делили. Они не считали их, а просто положили палку в середину денежной горы, подбросили ее, она рассекла денежную гору на две части, потом на четыре. И четыре компаньона разобрали себе свои доли. С этого барского стола только какая-нибудь тысчонка доставалась Лугачевой и какие-то крохи – музыкантам ее ансамбля.
Правда, при этом на советской эстраде было негласное, но железное правило: администрация никогда не должна подставлять актеров. Садиться должны были администраторы. Так сидели администратор Высоцкого и другие закулисные зубры. Им давали по полтора-два года и быстро выпускали.
Не надо тебе объяснять, что к тому же все эти «левые» концерты – «чёс» на языке эстрадников – шли под полную «фанеру». Делалось это довольно хитро. Фонограмму писали с паузами, и поскольку в паузе Лугачева говорила, создавалось полное впечатление, что и все ее выступление идет живьем. Но едва вступала музыка, как ее голос микшировался, трансляция переключалась на фонограмму. А народ был уверен, что это чистое пение, и платил за это свои кровные бабки. То есть народ на это купился. Но не купилась на это местная прокуратура, которая, наверное, просто не была в доле. На эти концерты пришли работники ОБХСС с фотоаппаратом, и с места, откуда были видны все трибуны, они на каждом концерте делали полную панорамную фотографию стадиона. Кромe того, на фотографии были запечатлены уличные часы и человек с газетой за сегодняшний день. То есть эта фотография документально фиксировала, какая заполняемость действительно была на каждом концерте. Поэтому, когда на следствии устроители концертов заявили: «У нас было продано только 20 процентов билетов», – им предъявили эти фотографии. И администратор ее ансамбля, перетрухав, явился к нам и сказал:
– Они хотят вашей крови!
То есть он потащил ее за собой, чтобы, уцепившись за звезду, которую сажать, конечно, не станут, выплыть самому. И так ее запугал, нагнал на нее такое ощущение ужаса, паники и страха, что они, как я потом узнал, вступили в любовные отношения. А поскольку в то время как раз шла кампания по борьбе с нетрудовыми доходами на эстраде, прокуратура нарыла на певицу материал не только по Симферополю, но и по Москве, и по Иркутску. От первых двух дел Лугачевой и ее администратору удалось отвертеться, а по Иркутску следователи уперлись – им нужен был обвиняемый. Жертвой стал не имевший никакого отношения ни к организации концертов, ни к финансовой деятельности музыкальный руководитель ее ансамбля Саша Авилов. Почему именно он? Я мог бы рассказать об этом кое-какие подробности, но боюсь травмировать твою нежную душу поклонника этой «звезды». Скажу одно. Парень сел ни за что. Ведь даже по предъявленной ему статье «Хищение социалистической собственности в особо крупных размерах», по которой давали от восьми лет до смертной казни, судья еле-еле натянул ему три года «химии». И два с половиной из них он, замечательный музыкант, валил лес на сибирских морозах и укладывал асфальт на сорокаградусной жаре. Освободившись, Саша завязал с эстрадой и сейчас руководит самодеятельностью.
А одновременно с этой криминальной историей развивалась еще одна. Лугачевой исполнялось 30 лет, и я поехал в ресторан гостиницы «Белград» заказывать банкет. Там меня встретил администратор ресторана и сказал, что никаких залов для ее юбилея не будет. Да, именно такими словами. Потому что далеко не все люди относились к ней с восторгом. Но я пошел к директору ресторана и сказал: так и так, известная певица справляет юбилей, войдите в наше положение, мы уже гостей пригласили. Он говорит:
– Хорошо, я вам большой зал дать не могу, дам малый. Вас устроит?
Я оплатил этот зал, пришли гости. И вдруг в середине банкета прибегает плачущая дочка моей жены:
– Папа, папа!
– Что такое?
– Мне дядя вывернул руку.
– Как?
– Ну вот, смотри, болит рука.
Смотрю, а у нее действительно вся кисть руки белая.
– Идем со мной!
Оказывается, тот самый администратор, который не давал нам зал, увидел, что дочка Лугачевой из нашего малого зала пошла в большой, где играл оркестр, и стала там танцевать. Так этот мерзавец подбежал к ней, схватил за руку и выбросил ребенка из помещения.
Я сказал ему все, что в таких случаях положено; он даже оторопел:
– Как вы смеете со мной так разговаривать, я сотрудник госбезопасности!
На что я сказал:
– А вас, гнид гэбэшных, мы еще повесим на столбах!
Спустя несколько дней меня вызвал Сизов, генеральный директор «Мосфильма». Прихожу, он сидит мрачный, рядом какой-то моложавый голубоглазый типок. Сизов меня спрашивает:
– Где вы были 15 апреля вечером?
– Я был с моей женой на ее дне рождения.
– Что там произошло?
– Ничего не произошло, все было нормально.
– Вы там дрались?
– Нет, там было огромное количество людей, все могут подтвердить.
– А на вас из Комитета госбезопасности пришел материал.
Тут этот голубоглазенький открывает папочку и читает, что во время банкета в ресторане гостиницы «Белград» режиссер Стефанович произносил антисоветские речи, рассказывал антисоветские анекдоты про руководителей государства, а когда ему было на это указано представителем администрации ресторана, то он сказал, что главная его мечта – повесить всех сотрудников госбезопасности на ближайших столбах. Я сказал Сизову:
– Николай Трофимович, это же бред! Там действительно был частный конфликт. Метрдотель пытался дочке моей жены вывернуть руку. Я ему сказал все, что я про него думаю. За столом никакой антисоветчины я не рассказывал, можно допросить свидетелей.
Сизов, сам в прошлом генерал милиции, спросил:
