нам руки и убежал.
Мы вышли из этого психконсульства, я подзываю директора:
– Если ты сюда хоть ногой…
– Как? – возражает он. – Он же консул, он нам приказал!
– Ага! – говорю. – Он нам в любую секунду прикажет сниматься с якоря, и мы уедем, не отсняв ни одного эпизода? Поэтому сюда больше не приходить, никаких докладов не писать и никаких пакетов не брать.
– Нет, я так не могу, я член партии.
– А как нас обыскивали по дороге, ты помнишь? Нас спецназ возьмет, найдет у тебя этот пакет и расстреляет. Тебя, как члена партии, где хоронить? На Ваганьковском или у Кремлевской стены?
Это, конечно, сработало, он задумался:
– Да, ты прав. Но давай проведем это, как коллективное решение всей группы…
После этого мы поехали в Сопот. Там проходил самый странный в истории музыкальный фестиваль – он шел в охваченном забастовкой городе, где стачком издал распоряжение о полном запрете продажи спиртного. А те, кто знает, что такое музыкальный или киношный фестиваль, представить себе такое, конечно, не могут. Любой фестиваль, начиная от Каннского и кончая «Кинотавром», – это в первую очередь гигантская пьянка. Чтобы эстрадный фестиваль в течение трех дней обходился без спиртного – это нонсенс. Во всяком случае, с нами у них этот номер не прошел, тут мы, как настоящие советские люди, на поводу у «Солидарности» не пошли. Ведь мы, опытные путешественники, все притащили с собой – и «Московскую», и сырокопченую колбасу на закуску. И в первый день мы наливали бармену в нашей гостинице, а на второй и на третий день бармен втихаря наливал нам по двойной цене. Этот же метод мы применили и за кулисами Сопотского фестиваля, где за сценой находится буфет и все артисты пьют и до выступления, и после. Там мы тоже наливали из нашей бутылки в первый день, а на второй и на третий день наливали нам, и все было нормально, все ходили веселые и замечательно работали.
Кроме того, это был, наверное, единственный в мире фестиваль, проходивший под дулами орудий Балтийского военно-морского флота, который мог начать стрелять в любую секунду. Ну как тут не пить? К тому же атмосфера на фестивале была тоже странной. С одной стороны, это международный фестиваль, и поэтому в зале все расфуфыренные, дамы в декольте, мужчины в смокингах. А с другой стороны, вокруг этой публики – спецназ с автоматами. И странное поведение нашего «пана директора» тоже очень просто объяснилось: это был какой-то высокий чин в службе польской госбезопасности, он под видом администратора нашей съемочной группы проскочил из Варшавы в Гданьск. И, едва приехав туда, бросил нас, носился где-то по своим гэбэшным делам, а нашим администратором стал человек, предоставленный нам в качестве шофера нашего бронированного автобуса, тоже, конечно, офицер польской госбезопасности.
Общую атмосферу фестиваля характеризует такая деталь. Во время съемок Володя Кромас, ассистент нашего оператора, присел на ступеньках перед сценой перезарядить кассету с пленкой. Это обычная практика, операторы так делают на всех хроникальных съемках, у них для этого есть зарядный мешок. И вот он присел на ступеньки, сунул руки в черный мешок и стал в нем возиться. Ужас, который возник на лицах сотрудников госбезопасности, находившихся в первых рядах, был просто неописуем. Сидит человек под сценой, колдует в каком-то мешке. К нему бросились сразу десять охранников. Причем Кромаса они не тронули, а встали вокруг живой стеной, с ужасом глядя на мешок, и стояли до того момента, пока он не закончил перезарядку. Я должен отдать должное их мужеству. Ведь они ждали взрыва и готовы были своими телами перекрыть от него зал и сцену, принять осколки на себя.
Вот такая была атмосфера на этом фестивале.
И в этой практически фронтовой обстановке, под дулами собственного военно-морского флота, мы сняли все эпизоды с участием твоей любимой певицы. Только, как оказалось, для того, чтобы в Москве, в связи с ее неадекватным поведением, выбросить весь этот материал в мусорную корзину.
Да, после того, как мы вернулись из Сопота, Лугачева на съемочной площадке повела себя уже совершенно развязно, никого не слушала, ее несло. Она была убеждена, что это ее фильм, она тут хозяйка и царица. Наш разрыв становился все очевиднее. Я пытался отделить личное от работы. Мы даже договорились с ней, что, как бы ни складывались наши отношения, мы доведем фильм до конца. Но заключать какое-либо соглашение с ней было абсурдом. Однажды мы снимали у стадиона «Лужники» короткий проход героини от двери до автомашины. Она, как чемпионка по безвкусице, надела совершенно не идущее ей мужское пальто, а сверху маленькую дамскую шляпку и выглядела буквально как курица в мундире, что полностью противоречило романтическому образу героини фильма, который мы пытались создать с помощью света, грима, костюмов. Я уж не говорю про то, что она еще и растолстела немыслимо. Я пытался вразумить ее: ты же эстрадная певица, должна поддерживать определенную форму. А в ответ слышал ее стандартное: «Народ меня и такую схавает!» И только когда она перебирала за 75 килограммов, то хваталась за ум, я вез ее в Институт курортологии, где ее сажали на диету. Впоследствии, когда у нас был бракоразводный процесс, она судье сказала, что мы разводимся, потому что «он надо мной издевался». «Как он издевался?» – спросил судья. «Он меня заставлял ложиться в больницу, чтобы я худела».
Короче, на съемки в Лужники она явилась непомерной толщины, с опухшим лицом, в мужском пальто и в этой шляпке. Это было ужасно. А у нас была замечательная и очень профессиональная группа, и кто-то из художников-гримеров сделал ей замечание, а она, естественно, послала этого художника матом. Художник прибежал ко мне жаловаться. Я решил не вступать с ней в конфликт и сказал второму режиссеру, Валентине Максимовне Ковалевой:
– Попросите тактично Аллу Борисовну, чтобы она сняла эту шляпку. Или хотя бы волосы распустила, потому что она выглядит сегодня не лучшим образом.
Валентина Максимовна подошла к ней, передала мою просьбу. Это вызвало ярость, крик. Лугачева бросилась на эту несчастную пожилую женщину, схватила ее за лацкан и разорвала на ней кожаное пальто.
Тут я сказал:
– Все, съемки окончены. А ты, дорогая, приди в норму, если хочешь сниматься дальше.
Тогда она заявила группе:
– Всем остаться, я буду руководить съемкой!
Ее, конечно, слушать никто не стал. Она от злости схватила кирпич и с ругательствами в мой адрес стала бить фары и стекла моей машины. Вокруг, как всегда бывает при съемках, стояла большая толпа. Я понял, что это предел, и мы со всей съемочной группой приехали на студию, пришли к Сизову. Я сказал:
– Николай Трофимович, я перед вами очень виноват. Конечно, это моя жена, и конечно, я несу за нее определенную ответственность. Но больше я ее снимать не буду. Потому что все ее поведение… Вот сегодня произошел такой случай…
Тут плачущая Валентина Максимовна показала свое пальто, художник высказал свое мнение, оператор – свое, директор картины – свое. Оно было единодушным. Мол, это просто распущенная фурия без тормозов. То есть повторили практически то, что когда-то сказал Дербенев. Она оскорбляет всех и вся, не подчиняется никому, срывает съемки, скандалит, что ей дали не ту гримерную, что ей не то принесли. В общем, это ад, мы этого терпеть больше не можем. Если вы хотите продолжать съемки этого фильма, то вы ее и снимайте, а мы уходим – режиссер, оператор, художник, второй режиссер, директор – вся группа уходит с картины.
Сизов говорит:
– Ладно, все свободны, а режиссер останется.
Когда все вышли, он сказал:
– Ты понимаешь, что я не могу закрыть картину? В тематическом плане «Мосфильма» стоит музыкальная мелодрама.
– Понимаю.
– Ты понимаешь, что ты только что от КГБ отмазался, а теперь опять по твоей милости скандал?
– Не по моей.
– Ну все равно, ты причастен. Ты понимаешь, что это для тебя конец?
– Понимаю.
