– Как бы не так, – отвечаю я, – сейчас ты услышишь, что это был подвиг. Что все в дерьме, а она в белой жилетке.
И в этот момент Лугачева начинает вещать с экрана:
– Я приехала на этот конкурс, чтобы пробить сюда дорогу нашим молодым певцам!
– Что она несет? – кричит приятель. – Русские певцы там уже не раз были! – А потом оборачивается ко мне и в упор спрашивает: – Но откуда ты знал, что она именно так скажет?
– Да так, – отвечаю, – воспоминания молодости…
* * * – Н-да, круто… – произнес Тополь.
– Да ничего крутого. Так – отдельные эпизоды. Я же не мемуары пишу. Я бы мог и больше рассказать, но, думаю, тебе уже и без этого ясно, что эта история не для нашего сериала. Лугачева – это чисто русский бум для внутреннего потребления. Знаешь, недавно в Москве мне понадобились какие- то материалы для ремонта дачи. И вот на строительном рынке, в скобяном ряду, среди каких-то ржавых гвоздей и шурупов, я увидел грязную картонку с оторванным краем, на которой карандашом было нацарапано: «Марихуана лечебная». Ты всерьез хочешь предложить этот товар продюсеру? Это кто-нибудь купит на Западе?
– Саша, – перебил Тополь, – но ведь я помню ее взлет. Это было феноменально. Да, это был текст Дербенева, музыка Зацепина и, может быть, постановка Стефановича, но пела-то она! И я тебе откровенно скажу: многое из того, что ты рассказал, для меня не имеет никакого значения. Это все отпадает, как шелуха с зерна. Потому что по сухому остатку от нас останутся наши фильмы, книги и песни.
– Применительно к эстраде это дилетантские рассуждения. Во-первых, нужно понимать, что «проект Алла Лугачева» и гражданка Алла Лугачева – это, как говорят в Одессе, две большие разницы, а во-вторых, вот здесь, дорогой писатель, и кроется разница в нашем с тобой отношении к жизни и ее ценностям. Для тебя главное постулат: художник должен оставить после себя нечто нетленное. А для меня важна не только «нетленка», но и цена, которая за нее заплачена. А если шедевр создан ценой обмана или предательства? Впрочем, это повод для долгого разговора, а у нас другие задачи. Поэтому оставим эту тему. Тем более, что говорить о «нетленке» применительно к эстраде – просто смешно. И вообще, я жалею, что рассказал тебе эту историю.
Тополь не успел ответить, к ним подошел метрдотель, спросил по- английски:
– Мсье, а вы знаете мсье Лужкова?
Они усмехнулись оба:
– В общем, да…
– Он был здесь недавно. Ну и «энерджайзер»! Как молния – туда, сюда! Сможете передать ему привет из Жюан-Ле-Пэна?
– Постараемся, – ответил Стефанович.
– Если выберемся отсюда живыми, – заметил Тополь по-русски.
– Как видишь, погода налаживается, – говорил Стефанович, ведя машину по набережной в Каннах. – И вообще, здесь, на Лазурном, всего семнадцать пасмурных дней в году…
– И один циклон в столетие, – язвительно вставил Тополь.
– Совершенно верно, – подтвердил Стефанович; он умел отключаться от негативных эмоций и откровенно наслаждался своим возвращением в «родные» места. – Поэтому продолжим наш тур по Ривьере. Сейчас мы с тобой проезжаем по набережной Круазетт. Что происходит тут во время кинофестивалей? Набережная заполнена десятками тысяч курортников – поклонниками мировых звезд и любителями кино. Сами звезды живут либо на виллах на Антибе, либо в местных отелях «Мартинез», «Хилтон», «Карлтон», «Софитель» или в отеле «Мажестик». Во время фестиваля здесь собираются все авантюристы, а также все проститутки Европы и люди, которые хотят показать свою принадлежность к кино. И все вмеcте сидят в открытом кафе перед «Карлтоном», куда может зайти любой посетитель и увидеть за столиком Аль Пачино или Клода Лелюша, Джулию Робертс или Настасью Кински. А сейчас мы подъезжаем к знаменитому Дворцу фестивалей на набережной. Как видишь, это довольно убогое бетонное здание с простенками из голубого стекла. И вот та знаменитая лестница, по которой восходят звезды. Для фанатов это безумное зрелище, они тут стоят толпой. На большой площадке между Дворцом фестивалей и морем разбивают шатры, которые кинофирмы абонируют для офисов, а дальше, у пирса, стоят роскошные яхты. Именно здесь, в шатрах и вокруг них, и происходит главная фестивальная тусовка, именно тут я снял как-то вашу голливудскую звезду, расскажу об этом как-нибудь после.
А справа от этой киношной Мекки – огромная площадь с утрамбованным песком, на которой местные жители играют в шары. Причем играют всегда, им наплевать – фестиваль, не фестиваль, они здесь живут.
Сейчас я покажу тебе Старый Канн, который напомнит тебе твой родной Баку, в районе Девичьей башни в Старом городе. На крутом спуске вьются старинные узенькие улочки, на них расположены маленькие очаровательные ресторанчики. Во время фестиваля тут все забито толпами киноманов, они заполняют все рестораны и кафе, попасть никуда нельзя. Но сегодня тут, конечно, пусто, можно поставить машину даже возле кафе и попить пивка… Идем. Garson, deux bear, s'il vous plait[4].
– «Light» for me[5], – уточнил Тополь, садясь за столик. – Саша, мне нужно какое-то знакомство…
– Наконец-то! Покажи, кого ты выбрал, мы сейчас…
– Да я не в этом смысле! Нужно какое-то клевое знакомство героев любовной истории. Представь себе, фильм начинается так. Волга, летняя ночь, речной дебаркадер, два вгиковца-студента снимают курсовую работу – речные туманы, проходы ночных барж и лесосплав, пустой и дремлющий у причала паром. И вдруг на дебаркадер спускается ватага местной шпаны. Под хмельком, с бутылками, с сигаретами. Они начинают задирать столичных пижонов с кинокамерой. «Дай закурить!», «Дай камеру подержать…» Вгиковцы камеру не дают, ситуация накаляется, драка кажется неизбежной. Но тут появляется местная девчонка с фибровым чемоданом в руках. Шпана переключается на нее, начинают приставать к ней, главарь компании лапает ее за коленки. Она бьет его по морде, вскакивает на перила дебаркадера и начинает петь. Да так, что даже у шпаны варежки отпадают. Потом приходит паромщик, все садятся на паром, и она продолжает петь под восход солнца. Вгиковцы, обалдевшие от ее голоса, спохватываются, включают камеру, снимают этот восходящий над водой туман, паром и эту волжскую русалку, чей голос заполняет всю Волгу от берега до берега. А когда паром пристает к другому берегу, она, волоча свой чемодан, садится в автобус «Пристань-Вокзал», а вгиковцы садятся на пароход, чтобы продолжить съемки своего студенческого фильма «Течет Волга». Но еще долго один из них – Саша Голубев – не может забыть эту волжскую певицу и даже в Москве, во ВГИКе, все крутит и крутит на мавиоле этот утренний эпизод…
– Мсье, ваше пиво. – Гарсон поставил перед ними пивные кружки.
– Мерси, – сказал Стефанович.
– Thanks, – буркнул Тополь, отпил глоток и продолжил: – Прошло много лет… Нет, не так. Прошло три года. Саша Голубев, получив премию за фильм «Течет Волга», снимает на «Мосфильме» свою первую полнометражную картину. Одна из съемок – в вестибюле гостиницы «Националь». На полу – рельсы для операторской тележки, на тележке камера и оператор, вокруг актеры, массовка – все, как в жизни. Репетируя сцену, режиссер Голубев садится за камеру, актеры начинают играть, двигаясь к выходу, ассистенты везут за ними тележку с режиссером. Он смотрит в камеру, видит кадр, и вдруг в этот кадр буквально врывается фигура девушки, вбежавшей в отель. Это та самая волжская певица. Она – студентка эстрадного факультета ГИТИСа…
– В ГИТИСе учат режиссеров эстрады, – заметил Стефанович. – А певцов – в Гнесинском училище.
– Плевать! – отмахнулся Тополь, он уже завелся и даже забыл о своем пиве. – Она студентка чего-то, прибежала заработать трешку в массовке, но опоздала к началу съемки. Конечно, они
