По-настоящему майор любил только Феликса Эдмундовича Дзержинского. И был уверен, что тот отвечает ему взаимностью. Поэтому гнилые палачевские базары его раздосадовали всерьез.
Иногда по вечерам он долго беседовал с Железным Феликсом у себя в кабинете. И, конечно, знал его получше, чем этот отморозок. Правда, если быть точным, говорил один майор. Дзержинский же только, хмурясь, просматривал папки с досье на разную сволочь и нервно барабанил тонкими прозрачными пальцами по здоровенной деревянной кобуре маузера, неизменно болтавшейся у него на поясе. Но майор чуял, что рано или поздно грянет буря. Пойдет гулять по всей Руси великой Феликс, заговорит его маузер так, что враз смолкнут ораторы, народ наебавшие.
А он, Сергей Казаков, бодро и радостно зашагает следом, лишь чуть притормаживая, чтоб контрольные выстрелы делать. Но, похоже, чаша гнева еще не наполнилась до краев, еще отчаяние масс не могло материализовать призрака с чистыми руками, холодным сердцем и пылающей беспредельной классовой ненавистью головой. И потому пребывал Казаков в тоске и тревоге.
Семейная жизнь у майора не заладилась. Жена ушла к другу детства, бывшему комсомольскому заводиле, удачно приватизировавшему несколько лесопилок. Большую часть времени она теперь проводила в Испании. Но на карьере его личные проблемы не отразились — теперь не то что давеча.
Отдел, в котором служил майор Казаков Сергей Иванович, занимался расследованием разного рода аномальных преступлений. Создан он был при Андропове. Но это официально, а так, само собой, и раньше разные загадочные и беспредельные происшествия, могущие иметь изрядный общественный резонанс, никогда ментам не доверяли.
Случай в казино был одним из самых необъяснимых в практике майора. С вампирами, например, ну не с мертвецами ожившими, а просто с кровососами-любителями, дело ему иметь доводилось, но чтоб с оборотнями…
«Совсем нюх потеряли», — подумал майор и, откинувшись на спинку кресла, погрузился в дрему. Приснилась ему жена, покаянно вернувшаяся и исполняющая для него танец живота.
Из блаженного забытья майора вывел глухой стук, это ударилась о дверной косяк кобура Дзержинского.
— Тю, хлопцы, так це ж шпиен москальский. — Это было последнее, что услышал Ковалев, теряя сознание после тяжкого удара по темени дубиной народной войны. Даже самые исключительные и неуловимые, случается, попадают в засаду. Так и вышло. И должно быть, не случайно. Среди ковпаковцев запросто могли быть двурушники…
Нет, шифровку в Центр он послать успел. Рация была спрятана в лесу неподалеку от карпатского замка. И Николай знал, завершая сеанс связи, что буквально через час какой-то эскадрильи тяжелых бомбардировщиков с запада и с востока свинцовыми тучами надвинутся на вражье гнездо. Что полетят на него смертоносные капли — гроздья гнева — неотвратимого возмездия за кровь солдат, за слезы матерей.
Что рухнут могучие перекрытия и заполыхают покореженные, развороченные советскими и британскими бомбами дисколеты. Не знал одного, что часть из них вырвется из клокочущего моря огня и возьмет курс прямиком на Антарктиду…
Впрочем, когда Николай очнулся, ему было уже не до этого. Прямо в лицо дышал ему горилочным перегаром боец Украинской повстанческой армии. Глаза его светились такой лютостью, что и без слов было понятно — страшная казнь с предварительной пыткой неотвратима.
«А ну и ладно, — понеслись в голове умиротворенные мысли, — пожил, покуролесил, стране помог неслабо». Что там орал взбешенный его ледяным спокойствием бандеровец, Николай не слышал. Он умел выключать восприятие лишнего. Зачем ему, в самом деле, эта беготня нацистских прихвостней, зачем их злобные хари, бессмысленные лающие вопросы, раскаленный штык, вонзающийся в плоть?
Но внезапно в этой адской круговерти возникло нечто значимое. Это было лицо. Почти лик — скорбный, обрамленный длинной седой бородой. Серо-голубые, пронизывающие как-то по-нездешнему глаза светились из-под козырька эсэсовской фуражки.
Николаю показалось, что он даже ничего не сказал мучителям, только рукой повел в сторону — и они разом отпрянули от терзаемого ими тела. И ушли в лес, растворились в его шелестящей зелени.
А незнакомец склонился к Николаю и прошептал:
— Иди пока, позже свидимся. Нужен ты Ему. Другая тебя служба ждет…
Самое поганое заключалось в том, что, конечно же, непосредственное руководство операцией «Вервольф» будут осуществлять совсем другие люди, а ответственным назначен он, научный руководитель полигона. Чтобы хоть немного успокоить разбушевавшиеся нервы, человек в белом халате вышел на галерею из пуленепробиваемого стекла, опоясывающую обширное, вверенное его попечению хозяйство.
Академик Мефодий Порфирьевич Петров не просто любил полигон, он его боготворил. Для него это было зримое воплощение дерзновенной научной мысли. Гигантское пространство, пронизанное вдоль и поперек всех и все контролирующими импульсами пси-генераторов, действительно не могло не потрясать. Немыслимые, казалось бы, и тем не менее вполне реальные существа — его обитатели были всего лишь марионетками в чутких и умных руках светил подземной науки. И все благодаря незримым нитям, тянущимся от удивительных приборов, порожденных в том числе и его гением. Петрова осознание всего этого завораживало.
Толчком к созданию полигона послужило поступление первой партии трофейных мутантов и их зародышей. Всех обстоятельств не знал даже он, научный руководитель проекта. Его учитель, подлинный отец этого подземного чуда, академик Розенблюм всегда избегал данной темы. Знал Петров только то, что было ему положено по немалой, но все же далеко не решающей должности. Изначальным сырьем для мутантов-оборотней послужили цыгане — узники концлагерей и самые злобно-матерые карпатские и трансильванские волки. Подчинялись они голосовым командам. Однако делали они это, как следовало из архивных материалов, очень и очень неважно. Свидетельством тому — десятки разорванных в клочья охранников. Да и ученые нередко становились жертвами тварей. У самого Розенблюма лицо рассекал чудовищный рваный шрам.
Пси-генераторы были созданы могучим коллективным разумом ученых, объединенных энергией и энтузиазмом молодого и пылкого тогда Петрова. С этого и началась новая эра в проектировании мутантов и киборгов. Теперь команды можно было посылать на весьма дальние расстояния и повиновались они им с абсолютной неизбежностью. Пока не случилось этого досадного происшествия. Тот, кого чеченские сепаратисты именовали Салимом, всегда внушал Петрову какие-то смутные опасения. Ему порой казалось, что, расправляясь с «мясом» — подопытными зэками — в ходе испытаний на полигоне, он действует не как автомат (каковым, в сущности, несмотря на использование биосырья при его изготовлении, и являлся), а как зверь. То есть вроде как ему это доставляло удовольствие, которое он стремился скрыть. Последняя же поведенческая реакция в силу своей сложности вообще должна была быть ему недоступна.
Виной всему, конечно, могла стать дурная «наследственность». Если употреблять научно некорректную терминологию, то вел он свою «родословную» от тех самых цыганско-карпатских первопредков. Прочие функционирующие на сегодняшний день особи произведены были из местного материала. Исконная вольность кочевая и не давала, возможно, покоя мутанту.
И все же это не объясняло, каким образом могло случиться то, что случилось. А соответственно, неясен был алгоритм решения задачи по нейтрализации Салима. Между тем времени для его нахождения было трагически мало. Начальник подземного комплекса (не только имени, но и звания его никто не знал, и называть его было приказано просто «гражданин начальник»), без сомнения, исполнит свою угрозу. Академик Петров в этом ни секунды не сомневался.
Братва обнаружила исчезновение Фарида в ту же ночь. Пацаны ждали его в сауне-люкс «Бангкок», где каждую субботу ее отборные сотрудницы устраивали им сеанс тайского массажа. Девки были дорогие и
