стороне. Мне вообще уже ничего не было бы страшно. Я просто хотел вернуться домой. Но нет, я не умер, – зло усмехнулся некромант. – Почему-то я не отошел в мир иной, хотя совершенно точно раны мои были смертельны. Ты... это ты что-то сделала.
– Это не я! – Леди превратилась вдруг в ледяную статую. Помертвевшую и бесчувственную. – Я бы никогда не позволила тебе выжить, я не стала бы спасать какого-то некроманта! Это ворон. Черная птица прилетела следом за тобой. У нее к лапкам были привязаны две фляги. Целебная жидкость в одной из них и спасла тебя.
– «Какого-то некроманта»? – только и спросил Кларенс, остальная часть ответа леди Агрейны прошла мимо его ушей. – А помнится, раньше ты... ты меня...
Женщина подошла к раненому, склонилась над ним. На ее лице появилась легкая, свободная улыбка. Такая родная, такая любимая. Неужели она вернулась? Неужели он смог растопить ее сердце? Она вспомнила его. Не того, кем он притворялся почти тридцать лет, а того, кем он был, когда они были вместе, когда любили друг друга! Может быть, он выжил не зря? Может быть, ему еще удастся все вернуть?
Эти глаза, совсем молодые, такие прекрасные, такие глубокие. Они снились ему каждую ночь, их он видел каждый раз, когда опрокидывал себе в горло отраву, превращавшую его в некроманта Магнуса Сероглаза. Он видел их и не задумывался ни на секунду. Он все это делал ради них одних, этих глаз. К Бансроту и короля, и королевство, и народ, и... и всех. Только ради нее он вступал во тьму. Неужели ее любовь к нему вернулась?
Леди Агрейна наклонилась к самому его лицу. Он видел каждую веснушку на ее щеках, видел каждую ресничку. Он смог различить в ее дивных глубоких глазах собственное отражение. Почувствовал исходящее от нее тепло и этот приятный фиалковый запах. Сердце Кларенса в безумии забилось, а горячая кровь вспенила заледеневшие и покрытые инеем жилы, застывшие, казалось, навеки в его жизни некроманта. Он помнил... он чувствовал...
– Я всегда ненавидела тебя. – Лицо красивой женщины исказилось страшной яростной усмешкой. Сэр Кларенс отпрянул в сторону, в глазах потемнело от дикой боли. – Я тебя ненавидела и сейчас ненавижу, проклятый Некромант.
За окном пропел привратный рог, кто-то приближался к Сарайну, замку графов Аландских.
– Слышишь, Некромант? Это едет мой жених. Сэр Кевин Нейлинг, благородный наследник благородного рода, сын барона Фолкастлского – человек, который меня любит и которого люблю я. Многое изменилось в твое отсутствие, Некромант. Для тебя же будет лучше, если ты не будешь показываться из этой комнаты и исчезнешь туда же, откуда появился.
Сказав это, графиня вышла за двери.
Раненый закрыл лицо ладонями и тихо-тихо заскулил. Он плакал, теперь он мог себе это позволить.
А леди Агрейна билась в немых рыданиях по ту сторону двери...
Глава 2
В пасти кошмара,
или Прибывший издалека
Портреты и пыль, почерневшие рамы —
Осколки былого, свершившейся драмы.
Их лица – лишь тени в плену отражений,
Разбитых зеркал, пелены наваждений.
Ты знал их. То отблески жизни забытой,
Печальной, трагичной, никчемной, убитой...
Ты видишь их вновь, словно взялся руками,
И режут осколки ладони краями...
Здесь в каждой крупице насыпано боли,
Фрагменты полотен – все части юдоли.
И в них ускользающий призрачный облик
Кровавою дланью рисует художник.
Выводит на сердце стальною иглою...
Признанья и клятвы, что скрыты золою.
Сожженных, заброшенных, сломанных зданий,
Твоих преступлений. Твоих наказаний...
Но старые рамы пощады не знают,
Что злобные псы, рвут на части, терзают.
От них не сбежать: это сны твои, грезы,
Острее, чем явь, чем шипы черной розы...
Баллада, написанная
на старом клочке пергамента,
найденном на запыленном чердаке
одного из домов Дайкана
Черный тракт тянулся в безызвестность, рождаясь, словно смоляная река, истекающая из огромной мраморной арки. По бокам этого белого, как полированная кость, сооружения к багровому небу тянулись двадцатифутовые, походящие на человеческие хребты, колонны, на чьих гротескных капителях, выполненных в виде огромных ладоней, возлежал треугольный фронтон, украшенный тонким лепным барельефом. В его центре рукой неведомого мастера была изображена тонущая в тяжелых складках одеяния фигура с оперенными крыльями таких размеров, что казалось, будто они могут поднять в воздух не только своего обладателя, но и, должно быть, какой-нибудь город. Лица у этого существа не было, а вместо него – гладкий, как зеркало, овал. У ног крылатого в различных позах застыли семеро изломанных силуэтов, у каждого из которых четко проглядывала лишь определенная часть тела: у кого-то – рука с когтями, у другого – обтянутая тонкой кожей грудная клетка с провалом на месте сердца, у третьего – нижняя часть лица, где отсутствовали губы, и вместо них грубые десны переходили в загнутые, словно крючья, клыки; четвертый (согбенный в рабском молении) обнажал хребет с выступающими из-под кожи шипами, вырывающимися из позвонков; у пятого был хвост, шестой являлся обладателем длинных, до самых щиколоток, волос, а седьмой – пары могучих перепончатых крыльев.
Все эти семеро отталкивающих своей гротескностью и ужасающих уродствами существ попирали ногами ленту фриза в основании фронтона. Из нее тянулись скульптурные человеческие руки с подагрическими веретенообразными утолщениями на суставах кистей и безобразными пальцами, скрюченными и изломанными так, будто некогда они пытались ухватить податливый и зыбкий край надежды и застыли в этом мгновении извечной неудачи. Как уже говорилось, фронтон лежал на двух огромных мраморных ладонях, служащих своеобразными капителями белых хребтообразных колонн. По сторонам от этих каменных позвоночных столбов, будто бы подпирая их спинами, высились статуи крылатых созданий, облаченных в долгополые плащи с капюшонами. У всех этих фигур было по четыре руки, и в каждой они сжимали по кривому, как усмешка Бансрота, серпу. То были Хакраэны – жнецы смерти. Только не следует
