Аннализа погрузилась в работу с той же самоотверженностью, с какой трудилась раньше на юридической ниве. Она изучила финансовую отчетность — в прошлом году прием собрал тридцать миллионов пожертвований, очень много, в этом году они рассчитывали на тридцать пять. Она занималась цветочным оформлением, проверяла списки приглашенных, часами просиживала на заседаниях подготовительного комитета. Работа была не слишком увлекательной, зато давала ощущение цели, позволяла не замыкаться на быте и не думать о Поле. После поездки в Китай, где Пол и Сэнди занимались днем делами, а Конни и Аннализа разъезжали в это время в «мерседесе» с водителем и посещали в сопровождении гида храмы и музеи, Пол сделался небывало неразговорчивым и замкнутым. Дома он почти не выходил из кабинета, где висел на телефоне и составлял на компьютере графики. Обсуждать свои дела он отказывался, объясняя, что они с Сэнди готовят потрясающую сделку с китайцами, которая перевернет мировой фондовый рынок и принесет им миллиарды долларов.
— Ты чтонибудь знаешь об этой китайской сделке? — спросила Аннализа у Конни, как только они вернулись в НьюЙорк.
— Я давнымдавно перестала задавать вопросы, — честно ответила Конни, открывая маленький ноутбук. — Сэнди несколько раз пытался чтото мне объяснить, но я так ничего и не поняла и перестала спрашивать.
— Тебя устраивает, что ты знаешь о делах мужа? — не отставала от нее Аннализа.
— Вполне, — заявила Конни, просматривая список благотворителей.
— А вдруг это чтото незаконное? — не унималась Аннализа. Почему ее посетила эта мысль?
— Сэнди никогда бы не занялся противозаконными делами. Как и Пол. Он твой муж, Аннализа. Ты его любишь, он чудо.
Аннализа проводила с Конни много времени и давно разобралась в ее характере. Конни была наивной и романтичной, оптимисткой, восхищавшейся своим супругом и верившей, что ей доступно все, чего она пожелает. Деньги мужа она считала чемто совершенно естественным и никогда не задумывалась, изменилась бы ее жизнь, если бы их поубавилось. Аннализа поняла, что это не спесь, а простота. С шестилетнего возраста жизнь Конни была посвящена одним лишь танцам, в восемнадцать она стала профессиональной танцовщицей и даже не доучилась в школе. Конни не была дурочкой, просто зазубрила все ответы, и теперь необходимость чтолибо проанализировать ставила ее в тупик, как ребенка, выучившего названия штатов, но не представляющего, где и как они друг с другом граничат.
Аннализа, с ее сильным характером, быстро стала управлять Конни, и та вроде бы приняла ее главенство как данность. Она следила за тем, чтобы Аннализу не забывали приглашать на ленчи и на коктейли в бутиках, снабжала ее координатами людей, которые могли постричь, подкрасить, сделать прическу, макияж, маникюр и педикюр на дому («Так тебя не увидят на публике с фиксаторами между пальцами ног»). Конни была поглощена поддержанием собственного имиджа и полагала, что для Аннализы это так же важно. Она распечатывала фотографии Аннализы со светских вебсайтов, которые обшаривала каждое утро. «Сегодня на такомто сайте твоя отличная фотография!» — вдохновенно, с детским энтузиазмом докладывала она. Или: «Я нашла лучшую фотографию нас обеих на вчерашнем ленче парфюмерной фирмы!» Затем она осведомлялась, не отправить ли распечатки Аннализе домой с посыльным. «Не надо, Конни, я сама могу на них взглянуть», — заученно возражала Аннализа. И все же спустя часа два швейцар сообщал ей о доставке конверта, а потом заносили сам конверт. Равнодушно рассмотрев снимки, Аннализа убирала их в ящик письменного стола.
— Неужели тебя и вправду занимают такие вещи? — спросила она както раз у Конни.
— А как же! — удивилась та. — Разве тебя они не занимают?
— Вообщето не очень, — призналась Аннализа. У Конни был обиженный вид, и Аннализа тут же пожалела, что по неосторожности лишила ее одного из главных удовольствий. Конни гордилась своей дружбой с Аннализой, хвастала перед другими женщинами, что Аннализа написала в колледже книгу, давала интервью Чарли Роузу, встречалась с президентом и вообще «работала в Вашингтоне». Аннализа, в свою очередь, берегла чувства Конни. Слишком та была миниатюрной, прямо фея: худенькие плечи, изящные ручки. Эта фея любила все сверкающее, маленькое, розовое, предпочитала драгоценности от Harry Winston и Lalaounis. Демонстрируя свое последнее бесценное приобретение, она настаивала, чтобы Аннализа примерила колечко с желтым бриллиантом или сапфировое ожерелье, даже требовала, чтобы подруга это поносила.
— Нет, — отвечала Аннализа с неизменной твердостью, отдавая драгоценности владелице. — Я не собираюсь разгуливать с кольцом стоимостью полмиллиона долларов на пальце. Мало ли что может случиться.
— Оно же застраховано! — возражала Конни, словно страховка освобождала от всякой ответственности.
Сейчас, сидя в столовой своего пентхауса и готовя конверты в компании Конни и других дам из комитета, Аннализа невольно сравнила их и себя с детьми на уроке рукоделия. Она усердно клеила на конверты марки, пропуская мимо ушей обычное женское шушуканье о детях, мужьях, домах, одежде, прическах, слухах, подхваченных накануне. Различались они только доступными той или другой средствами. Одна подумывала, не отправить ли дочь в швейцарский пансион, другая — какой построить дом на собственном острове в Карибском море, подбивая остальных последовать ее примеру, «чтобы не разлучаться». Ктонибудь обязательно вспоминал материал из последнего номера журнала Women’s Wear Daily на тему, вот уже три недели не дававшую покоя этому обществу. Речь шла о том, кто из светских львиц займет место легендарной миссис Хотон. Аннализу называли третьей в очереди. В журнале ее восторженно описывали как «вашингтонскую красавицу с огненными волосами, устроившую фурор в НьюЙорке». Ее саму это сильно смущало. Стоило ей гдето появиться, ктонибудь непременно об этом заговаривал. Ее стали всюду узнавать, фотографы выкрикивали ее имя, требовали остановиться, оглянуться, попозировать. Большого вреда от этого не было, но Пол все равно бесновался.
— Зачем они тебя фотографируют? — спрашивал он сердито, хватая ее за руку на краю короткого красного ковра, окруженного рекламой модных журналов и производителей электроники.
— Сама не знаю, Пол, — отвечала она.
Неужели он пребывает в наивном неведении о том, что собой представляет тот мир, в который он сам ее так настойчиво затаскивал? Билли Личфилд часто говорил, что все эти приемы предназначены для женщин, чтобы они могли показать наряды и драгоценности. Наверное, Пол как мужчина просто этого не понимал. Все светское всегда его злило, он был не в состоянии разглядывать людей, вести светские беседы. В непонятной для него ситуации он напрягался и мрачнел, старался помалкивать, как будто боялся ляпнуть лишнее. В тот вечер, заметив его плохое настроение, Аннализа предприняла попытку объяснить ему правила, действующие в данном кругу.
— Это похоже на день рождения, Пол. На дне рождения тоже фотографируются, чтобы запечатлеть памятный момент.
— Не нравится мне все это, — буркнул Пол. — Не желаю, чтобы по Интернету порхали мои фотографии. Не хочу, чтобы люди знали, как я выгляжу, где нахожусь.
Аннализа засмеялась:
— Это уже паранойя, Пол. Все позволяют себя снимать. Например, фотографии Сэнди можно увидеть где угодно.
— Я не Сэнди.
— Тогда тебе лучше сидеть дома.
— Как и тебе.
Это его замечание вывело ее из себя.
— Тогда нам лучше вернуться в Вашингтон! — повысила она голос.
— Ты это о чем?
Она удрученно покачала головой. Спорить с ним было бесполезно, она уяснила это еще в самом начале их супружеской жизни. Когда их мнения расходились, Пол выхватывал из контекста отдельные слова и отвлекал внимание от обсуждаемой темы, поэтому достигнуть компромисса было заведомо невозможно. Пол не сдавался из принципа.
— Ни о чем! — отрезала она.
Три вечера подряд она провела дома, Пол же никак не менял свое расписание, поэтому она сидела в огромной квартире одна, слонялась из комнаты в комнату, дожидаясь, пока Пол не возвратится в десять вечера. Он съедал бутерброд с арахисовым маслом, приготовленный их домработницей Марией, и отправлялся наверх, работать дальше. Билли Личфилд все еще находился у матери, и Аннализа чувствовала опустошение, полное одиночество в большом городе, где у всех, кроме нее, были важные и неотложные дела. На четвертый вечер она не выдержала и отправилась с Конни на прием, где ее снова фотографировали. Она убрала новые фотографии в ящик и ничего не сказала Полу.
Одна из женщин, проявлявших крайнее любопытство к истории из журнала, спросила Аннализу как ни в чем не бывало:
— Как вы попали в этот список? Всегото после шести месяцев в НьюЙорке!
— Сама не знаю, — честно призналась Аннализа.
— Она непременно будет следующей миссис Хотон, — гордо заявила Конни. — Так говорит Билли Личфилд. Из Аннализы получится такая миссис Хотон, какой я в подметки не гожусь.
— Ничего подобного! — возразила Аннализа.
— Вас готовит к этому Билли? — уточнила одна из дам.
— Билли — очаровашка, но иногда он проявляет бесцеремонность, — высказалась другая.
— Не понимаю, почему эта тема вызывает такой интерес, — проговорила Аннализа, наклеивая очередную марку на очередной конверт. — Миссис Хотон умерла. Пусть себе покоится с миром.
Дамы дружно защебетали, потрясенные такой неслыханной репликой.
— Вы побеждаете потому, что вам этого не хочется, — заявила одна. — Все всегда достается тем, кому все равно.
— Совершенно верно, — согласилась Конни. — Когда я познакомилась с Сэнди, то даже смотреть на него отказывалась, но в конце концов мы поженились.
— Мария, — обратилась Аннализа к домработнице, заглянув в кухню. — Будьте добры, подайте уолдорфский салат с курицей и сырное печенье.
Вернувшись за стол, она опять взялась за конверты.
— Ты уже добилась парковочного места? — задала вопрос Конни.
— Еще нет.
— Надо быть потверже с людьми из домового комитета, — посоветовала одна из дам. — Не позволяйте им вас игнорировать. Вы дали им понять, что готовы заплатить сверху?
— У этого дома есть свои особенности. — У Аннализы уже началась головная боль.
С парковочным местом, как и с кондиционерами, все было очень запутанно. Пол обратился к жильцу, выигравшему парковочное место, тихому кардиологу из «Коламбии», с предложением перекупить у него место. Врач пожаловался Минди, и та послала Полу записку с требованием не подкупать жильцов дома. Увидев эту записку, Пол побелел.
— Откуда у нее это? — Он указывал не на текст, а на бумагу — листок из блокнота бангкокского отеля «Времена года». — Она была у нас в квартире! Вот откуда у нее это — с моего стола!
— Не сходи с ума, Пол.
— Если не с моего стола, то откуда?
— Понятия не имею.
Сказав это, Аннализа тут же вспомнила, как доверила Сэму на Рождество ключи от квартиры. Сэм, разумеется, уже вернул ей ключи, но в их отсутствие он, значит, отдавал их своей мамочке. Признаться Полу она не могла, поэтому ей оставалось только настаивать на том, что это совпадение. Снова она не могла открыть Полу правду и от необходимости лгать испытывала невыносимое чувство вины, словно у нее на совести было тяжкое преступление. Пол сменил замки, а Минди Гуч возненавидел еще сильнее. Он даже поклялся, что найдет способ изгнать «эту женщину» из дома.
Мария принесла ленч и сервировала стол серебряными приборами Asprey и фарфором от Tiffany — тому и другому, как утверждал Билли, попрежнему не было соперников.
— Сырное печенье! — воскликнула одна из дам, опасливо поглядывая на горку золотистых кусочков на хрустальном подносе. — Напрасно вы так нас балуете, Аннализа. Клянусь,
