Хотя наши лодки были в разных дивизионах, мы с Кабо постоянно встречались на командирской учебе в штабе бригады и, как мне кажется, быстро почувствовали взаимную симпатию. Исаак Соломонович Кабо, в отличие от меня, стал военным моряком задолго до войны. Он окончил штурманский класс военно-морского училища и сначала служил на лодке штурманом; в войну Кабо вступил уже имея опыт командования лодкой. Исключительно выдержанный, отлично знающий технику подводной лодки, он всегда уважительно относился к подчиненным, видя в них не слепых исполнителей команд, а активных участников боевой операции. Он верил в своих моряков, и личный состав лодки отвечал ему взаимностью. [156]
Кабо увлекался литературой, играл на скрипке, а иногда и выступал на вечерах самодеятельности...
Эскорт замыкали два «морских охотника». К шести утра мы благополучно пришли на рейд базы на острове Лавенсари и легли на грунт до темноты: днем авиация противника могла обнаружить лодку. На ночь лодки всплывали, их вентилировали и заряжали аккумуляторные батареи на якоре или у пирса. В одну из ночей мы также подошли к пирсу. Весь экипаж лодки по очереди смог сойти на берег подышать чудесным ночным ароматом соснового леса. Было тепло, тихо, изредка доносился крик какой-то ночной птицы, и ничто не напоминало о войне, кроме нескольких рядов проволочных заграждений на опушке леса у самой воды. Ночная прогулка хорошо успокаивала нервы, а они у всех были напряжены, хотя никто и виду не подавал. Я посидел один на большом, поросшем мхом гранитном валуне и выкурил трубочку. Еще раз мысленно проанализировал все курсы лодок, благополучно вернувшихся домой, и курсы, рекомендованные штабом бригады. Выколотил трубку о каблук, затоптал остатки тлеющего табака, трубку завернул в сшитый еще на Чукотке замшевый кисет — до возвращения из похода. На лодке в море я никогда не курил.
Поздно вечером 21 августа получили последние напутствия командования базы и командира дивизиона В.А. Полещука. С рейда вышли за двумя быстроходными тральщиками в охранении двух «морских охотников». Около полуночи в трале одного БТЩ подорвалась мина. Это был как бы салют в честь нашего выхода, огненный столб на мгновение осветил корабли. Через несколько минут эскорт пришел в точку, от которой согласно плановой таблице начиналось наше самостоятельное плавание. Корабли эскорта развернулись на обратный курс. С головного тральщика, на котором находились командир охраны водного района (ОВР) капитан 1 ранга Ю.В. Ладинский, мой давний знакомый по перегону миноносцев в тридцать шестом году, и провожавший нас батальонный [157] комиссар И.Е. Амурский, передали световым семафором: «Счастливого плавания! Топите больше фашистов! Возвращайтесь с победой!» Ответив кратко: «Понял. Благодарю», «Лембит» по срочному погружению ушел под воду.
Почти сутки мы шли в подводном положении рекомендованными курсами. Ни одного задевания о минреп[4], ни одного корабля противника. Ночью произвели винт-зарядку (зарядку аккумуляторов на ходу) и хорошо провентилировали лодку.
В конце вторых суток плавания перед всплытием для зарядки обнаружили на расстоянии трех кабельтовых тральщик противника. Он шел полным ходом по направлению к шхерам. Мы ушли на глубину и продолжали идти под водой до тех пор, пока наш акустик Николаев не доложил, что шумы тральщика больше не прослушиваются. Вторую винт-зарядку провели также без помех, но при этом мало продвинулись вперед, так как ходили короткими галсами в определенном районе и только в конце зарядки пошли на запад.
В понедельник 24 августа форсировали самое насыщенное минное поле. Проходили его на глубине 30 метров. Семь раз — то правым, то левым бортом — лодка касалась минрепов. Мне удавалось вовремя застопорить электромотор, переложить руль, и минреп, прошуршав по борту, хлестнув по нервам каждого члена экипажа, отходил в сторону вместе со смертоносным грузом мины.
Пройдя минное поле, мы легли на грунт до наступления темноты, чтобы дальше следовать в надводном положении. Пролежали на грунте пять с половиной часов. После напряженного плавания все хорошо выспались в спокойной тишине под прикрытием тридцатиметрового слоя воды.
С наступлением сумерек всплыли и пошли расчетным курсом в сторону фарватера, которым, по данным [158] нашей разведки, пользовались надводные суда противника. Расчет оказался верным. Показался черный сигарообразный буй, от него проложили курс точно на запад. Полным ходом прошли мимо еще нескольких буев, которыми был обставлен фарватер, — и вот мы в Балтийском море!
Так в ночь на 25 августа мы закончили форсирование Финского залива. От точки погружения, в которую нас вывели корабли эскорта с рейда Лавенсари, до выхода в море мы затратили 75 часов 40 минут.
Верно говорят: успешный выход на позицию — половина победы. К трудностям выхода — минной опасности, противолодочным силам противника — прибавлялась и навигационная обстановка. Ведь все маяки были погашены, лишь изредка удавалось взять пеленг какого-либо мыса или приметной горы, а в основном следовало полагаться на показания навигационных приборов лодки и тщательно вести счисление пути.
Штаб бригады подводных лодок, изучив все предпринятые фашистами противолодочные меры, разработал несколько вариантов форсирования Финского залива, но командиру лодки было предоставлено право выбора пути и по своему усмотрению. Мы придерживались рекомендаций штаба, во многом нам помогли друзья-подводники, уже побывавшие в море; на основе их сообщений мы подправляли свои курсы.
Надо отдать должное и нашему штурману Б.П. Харитонову, после училища это был его первый выход в море, да еще в такой сложной обстановке. В первое время он несколько терялся, излишне торопился, в его действиях не чувствовалось уверенности, и мне пришлось взять его под контроль. Хорошая теоретическая подготовка и чувство ответственности сделали свое дело: Харитонов отлично справился со своей задачей.
Как и все предыдущие ночи, когда лодка шла в надводном положении, я находился на мостике. По переговорной трубе через центральный пост поздравил [159] экипаж с благополучным выходом в море. Вскоре ко мне поднялся комиссар П.П. Иванов и рассказал, что обошел все отсеки и побеседовал с людьми. Настроение отличное. Все горят желанием поскорее открыть боевой счет.
Рейд пуст
Нам предстояло действовать на подходах к фарватерам, ведущим в финские шхеры Утэ и Чекарсарен, и в районе маяка Богшер. По этим путям шли подкрепления на финский фронт. А на рейде Утэ формировались караваны с грузами, идущими из Финляндии.
Еще в Кронштадте, когда я узнал о предстоящем районе боевых действий, меня стала преследовать мысль — надо проникнуть на этот рейд.
Прошли сутки нашего пребывания на позиции; ни судов, ни самолетов противника мы не обнаружили.
Я еще и еще много раз с циркулем в руках изучал рейд Утэ. Чертил курсы лодки и возможные варианты атаки. Получалось, что если на рейде окажется несколько судов, стоящих на якоре, там негде будет и развернуться. Будь у нас кормовые торпедные аппараты, было бы куда проще: развернул лодку на выход, дал залп по цели — и в море. А у нас только носовые аппараты, и маневрировать после залпа в стесненной акватории чрезвычайно сложно. Взвесив все «за» и «против», решил, что задача все-таки выполнима. Уж очень хотелось исполнить желание всего экипажа — открыть боевой счет лодки.
Был ясный солнечный день. Юго-западный ветер развел небольшую волну. В полдень, когда солнце светило в глаза наблюдателям противника, а белые гребешки волн искрились и хорошо маскировали глаз перископа, мы начали движение по намеченному плану.
На рейд вел узкий фарватер между скал. В них бил прибой, вода кипела, как в котле на жарком огне. Ошибиться здесь нельзя, — тотчас вылетишь на камни. Но [160] не зря мы тренировались на Неве. Рулевые отлично ведут лодку. Непрерывно беру пеленги приметных мест, а Харитонов работает с картой. О малейшем отклонении от курса он немедленно докладывает мне. Не отрываясь от перископа, на глаз подправляю курс. Прошли мимо разрушенного маяка Лильхару; вот и наглядное подтверждение действий наших летчиков, о которых говорил начштаба Л.А. Курников. На траверзе правого борта отчетливо виден освещенный ярким солнцем наблюдательный пост на острове Утэ. Рядом артиллерийская батарея. Перископ поднимаю на считанные секунды. Он так и ходит вверх-вниз, вверх-вниз. Когда прошли мимо поста, перископ задержал дольше обычного и увидел вахтенного — он стоял, опершись о перила площадки, и спокойно курил.
Рейд, на который мы проникли с большими трудностями и с риском, оказался, к великому нашему огорчению, пустым. Только в маленькой бухточке у пирса стояли два катера.
Начали медленно разворачиваться на обратный курс. Все расчеты для прохода на рейд я строил на точности карты и навигационной обстановки. Вестовая веха была показана на глубине 9 метров, и когда мы разворачивались на обратный курс, я не стал увеличивать скорость хода или работать моторами «враздрай», чтобы уменьшить диаметр циркуляции. По расчетам, лодка должна была пройти чисто от вехи по глубинам 10–11 метров. Но неожиданно лодка коснулась грунта и всплыла на 6 метров. «Стоп моторы! Полный назад!» Тумбы перископов и верхняя часть мостика показались из воды. Лодка остановилась. Я стремительно отдраил рубочный люк и выскочил на мостик. «Стоп моторы!» Вестовая веха оказалась справа на траверзе, на расстоянии 25–30 метров. Теперь я уже без перископа увидел орудия, обращенные в сторону моря, и наблюдательный пост. Мы находились в тылу, на внутреннем рейде. «Продуть среднюю!» Лодка сошла с мели, когда средняя цистерна главного балласта была еще не полностью осушена. «Малый [161] вперед! Курс — сто тридцать градусов!» Захлопнув рубочный люк, скомандовал: «Срочное погружение!» Мы снова под водой на перископной глубине, так и не замеченные врагом. С момента касания грунта до выхода на курс по глубоководному фарватеру прошло всего шесть минут! Но эти динамичные минуты остались в памяти на всю жизнь. Досадно было, что столь трудный поход не увенчался боевым успехом. Но он показал, что весь экипаж лодки отлично подготовлен к выполнению сложнейших боевых задач.
Аппараты товсь!
К вечеру следующего дня впервые обнаружили на горизонте группу военных кораблей: два сторожевика типа «Капарен» и два тральщика шли полным ходом к фарватеру Чекарсарен. Сблизиться с ними на дистанцию торпедного залпа не удалось. С наступлением сумерек обнаружили два транспорта в охранении двух тральщиков. В перископ видно плохо. Всплывать на поверхность? Еще светло, лодка тотчас будет замечена. Стрелять по акустическому пеленгу? Велика дистанция. Все же мы пошли на сближение, однако суда через семь минут скрылись в шхерах. Опять неудача.
Несколько дней стояла тихая солнечная погода. Необыкновенно сильная рефракция подняла острова на опушке шхер, и они как бы висели в воздухе. Во второй половине дня к западу от маяка Богшер показались и быстро исчезли шесть силуэтов судов. Они также были приподняты рефракцией.
Было светлое сентябрьское утро, когда вахтенный командир штурман. Харитонов взволнованно доложил:
— Справа по курсу дымы!
— Боевая тревога! Торпедная атака!
Не отрываю глаз от окуляров перископа. Вот мне уже видны мачты и трубы вражеского каравана. Восемь транспортов идут под охраной сторожевых кораблей [162] и катеров. Караван движется, выполняя противолодочный зигзаг. Уточнив элементы движения — курс и скорость конвоя, — выбрал крупный транспорт, идущий вторым, и повел лодку в атаку. Наступил самый ответственный момент для командира и всего экипажа. Боевой торпедный залп был тем событием, к которому все мы столько готовились. То, ради чего мы берегли технику лодки в блокадную зиму, ради чего шли через минные поля, должно было свершиться через считанные минуты.
Торпедисты Ченский, Царев, Луценко уверены в своей технике. Их командир Столов ждет команды, и вот она уже звучит:
— Аппараты товсь! — И неминуемое: — Залп!
Две торпеды вырываются из аппаратов. Лодка вздрагивает, нос ее слегка приподнимается — вот тут рулевым-горизонтальщикам зевать нельзя! Считаю секунды: «Раз, ноль, два, ноль, три, ноль, четыре, ноль...» — через минуту сильный взрыв. Подняли перископ, и я увидел на месте транспорта облако густого дыма и снующие в разных направлениях катера, остальные суда полным ходом уходили в шхеры. Один сторожевик шел в направлении на лодку. Было самое время уходить на глубину.
Сторожевик прошел почти над лодкой, но бомб не сбросил, — значит, мы не обнаружены. По-видимому, противник посчитал, что транспорт подорвался на мине.
Первый боевой залп оказался удачным. Я с благодарностью вспомнил моих преподавателей Константина Дмитриевича Доронина, Леонарда Яковлевича Лонциха, Петра Ефимовича Савицкого — авторов первого учебника торпедной стрельбы, которые читали теорию стрельбы и отрабатывали с нами на тренажере скрытный выход в торпедную атаку...
На глаз водоизмещение потопленного нами транспорта было порядка 5–6 тысяч тонн. Об этом боевом успехе тотчас передали по отсекам лодки. Всех охватило ликование: «Наконец-то и мы открыли боевой счет возмездия», — говорили моряки. [163]
Какое же значение для сухопутного фронта имело потопление одного транспорта?
На транспорте водоизмещением в 10 тысяч тонн может быть размещено в трюмах и на палубе 5–6 тысяч тонн разного груза, например 80–90 тяжелых танков или 250 бронеавтомобилей. Если транспорт перевозит войска, то в его трюмах и каютах может разместиться 2 тысячи солдат и офицеров с вооружением и боеприпасами. Отправляя на дно морское
