– - Ваше самолюбие не может страдать: тот, кто вас увидит, в каком бы вы ни были звании, всегда оценит и…
– - Я никогда не пробовала заниматься с детьми, хотя я их очень люблю.
– - Любовь к ним есть самый верный залог, что вы можете быть наставницей их.
– - Всё так; но это занятие меня пугает…
– - Будьте покойны: я отыщу вам порядочный дом, где вы, верно, измените ваше мнение об этом занятии. Люди образованные понимают, как высоко значение быть второй матерью их детям…
– - Если б я нашла таких людей, то мне было бы совестно, что я не буду уметь выполнять как следует своих обязанностей.
– - По вашим летам и красоте?.. Но это ничего не значит! -- как бы опомнясь, заметил Марк Семеныч.
Женщине нетрудно угадать, какое она произвела впечатление на мужчину, и путешественница ясно видела, что почтительность и внимание к ней Марка Семеныча доходили до высшей степени. Но его солидная наружность, ежеминутное воспоминание о детях и жене разрушали всякое сомнение путешественницы. Она смотрела на всё его участье к ней как на плод необыкновенно сострадательного сердца, каким обладал Марк Семеныч. Его слова, казалось, подтверждали это. Он сказал путешественнице, заметив, что она избегает его заботливости:
– - Я сам отец и представляю себе весь ужас положения беззащитности, в каком вы находитесь. Моя обязанность, как мужа и отца, оказывать помощь беззащитным женщинам. Да, я научился уважать их вполне только тогда, как сделался их покровителем/ У меня три дочери, и очень хорошенькие; я ужасно огорчен, что должен поручать их разному сброду, приезжающему сюда из-за границы. Их жизнь тайна для нас, а мы между тем смело вверяем им своих детей,-- с грустью говорил Марк Семеныч.
Они приближались к Москве и на другое утро должны были приехать; но неожиданный случай замедлил их приезд.
Вечером, когда они остановились пить чай, Марк Семеныч вошел озабоченный в комнату и с досадой сказал:
– - Надо же быть такому случаю!
– - Что такое? -- спросила путешественница.
– - Ось лопнула! это просто как на смех!
– - Вас ждет завтра ваше семейство и будет беспокоиться…
– - Нет! оно в деревне, и я возвращусь ранее срока. Но как же вам ждать?
И Марк Семеныч вопросительно глядел на путешественницу, которая сказала:
– - Теперь так близко, что, я думаю, со мной не может ничего случиться.
– - Не лучше ли послать вперед одного из моих лакеев: пусть вам приготовит нумер, и…
– - О нет, это лишние хлопоты!
– - Я должен вам сказать откровенно, что также имею цель: мне хочется известить о моем приезде семейство. А вы пока отдохните, поговорим о ваших намерениях,-- что вам предпринять…
Лакей был послан на перекладных; а путешественница с Марком Семенычем, в ожидании починки экипажа, отправилась гулять.
Вечер был очень хорош; они незаметно зашли далеко. Стемнело совершенно, когда они возвращались. Марк Семеныч крепко сжал руку путешественницы; она не отнимала ее, потому что всё, что он говорил, далеко было от волокитства. Дети, семейство, обязанности отца -- вот предмет его разговора.
Ужин был уже готов, когда они возвратились с гулянья. Они весело сели за стол.
Марк Семеныч был любезен. Из строгого отца семейства он превратился в самого тонкого дамского угодника. Ужин был великолепен. Налив бокал вина, Марк Семеныч встал и почтительно сказал:
– - Позволите ли вы мне выпить за ваше здоровье и за ту минуту, когда вы решились почтить меня вашей дружбой? Да, я прошу у вас дружбы…
Путешественница что-то проговорила, благодаря Марка Семеныча, который, протянув к ней руку, с жаром сказал:
– - Вашу руку! у вас есть теперь самый искренний и преданный друг и защитник. Я смело мог бы поспорить с вашим братом или отцом в чистоте моих чувств. Итак, мы друзья!
И Марк Семеныч поцеловал руку путешественницы.
Ужин длился долго: почти за полночь они встали из-за стола, чему путешественница была очень рада, потому что ей стало как-то неловко от пристальных, даже увлаженных слезой взглядов Марка Семеныча и от вопросов: точно ли она его друг?
Усаживая ее в коляску, Марк Семеныч опять поцеловал у ней руку.
Путешественница не скоро заснула: лошади скакали во весь дух, как бы желая наверстать время, потерянное за починкой оси. Марк Семеныч на каждой станции отворял дверцы коляски путешественницы и, стоя на ступеньках, обращался к ней с заботливыми вопросами: спокойно ли ей? не хочет ли она пить чего-нибудь?
– - Вам, кажется, неловко лежать? -- спросил ее Марк Семеныч на одной из станций.-- Не дать ли вам подушку?
– - Не беспокойтесь: у меня есть! -- отвечала путешественница; но Марк Семеныч спрыгнул со ступенек и через минуту возвратился с подушкой.
– - Мне, право, не надо: у меня есть своя! -- говорила путешественница.
– - Ложитесь, ложитесь! дайте вашему другу позаботиться об вас. Ну, так хорошо ли?
И Марк Семеныч, взяв голову путешественницы и положив ее на подушки, сам сел на второе место в коляске.
– - Что же мы не едем? -- спросила путешественница, прервав неприятное для нее молчание.
– - Верно, лошади не готовы.
– - Вот они, готовы! -- выглянув из коляски, заметила путешественница.
– - Вы гоните своего друга! вы кажется, не верите искренности моей? -- с упреком возразил Марк Семеныч.
– - Помилуйте! -- сконфузясь, произнесла путешественница.
– - Да, да! Я так в жизни был несчастлив, что даже ни лета мои, ни обязанности не уничтожают преград к простым чувствам дружбы, о которой я с детства мечтал. Знаете ли, что я, бывши ребенком, чуть не умер оттого, что дружбу мою отвергли. Я женился по любви и очень счастлив до сих пор. Но дружбы, дружбы -- этого тихого, кроткого чувства -- я желаю теперь!
– - Говорят, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы,-- заметила путешественница.
– - Это вздор! Одни скептики да люди, истратившие всю искренность чувств и попирающие свои обязанности, так говорят. Нет, я был дружен с одной женщиной: всё кругом толковало, судило в том роде, как вы сейчас заметили, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы. К счастию, домашние ее и мои слишком хорошо знали меня и смеялись над толками. Я должен сознаться вам, что часто спешил ей первой сообщить какое-нибудь мое горе или радость.
– - Может быть, вы, сами не зная, любили эту женщину?
– - Помилуйте! если б я любил эту женщину, разве бы я мог радоваться и способствовать ее браку? Нет, я ревнив, и страшно ревнив! Но она! она была мне искренним другом.
– - Где же она теперь?
Марк Семеныч в волнении произнес:
– - Она умерла!.. Вы напомнили мне живо о моей Вере. Я был поражен сходством вашим с ней. Когда я смотрю на вас, мне кажется, что передо мной моя Вера, мой искренний друг! -- И Марк Семеныч взял руку путешественницы и умоляющим голосом прибавил: -- Замените мне мою Веру!
Путешественница пришла в такое волнение, что пугливо сказала:
– - Успокойтесь… Нас ждут лошади…
– - Извините! я забылся: мне казалось, что я сижу с моим другом; а воспоминание о ней наводит на меня страшную тоску. Я сам не понимаю, что со мной делается.
И Марк Семеныч ударил себя в грудь; слезы ручьями текли по его щекам, и он, ломая руки, повторял тоскливо:
– - Вера, Вера!
Путешественница с удивлением глядела на порывы отчаяния человека в летах, с наружностью, по которой нельзя было подозревать такой сильной сентиментальности.
– - Марк Семеныч, если б было в моей власти заменить вам вашего друга, я была бы очень счастлива!
– - О, будьте добры, не оставляйте меня в такую минуту! -- рыдая, говорил Марк Семеныч.
Слезы и просьбы его были так искренни, что путешественница, забыв неловкое положение свое, стала утешать его.
Через несколько минут Марк Семеныч как бы пришел в себя, стал извиняться и сказал:
– - Эти припадки у меня с детства, и я могу показаться очень странным и смешным тому, кто меня не знает. Я лечился много; но еще не открыто средство против сильной впечатлительности сердца. Достаточно малейшего потрясения моим нервам, чтоб я впал в такое состояние, в каком вы меня сейчас видели… Я думаю, я вам надоел? извините меня…
И Марк Семеныч вышел из коляски и более уже не беспокоил путешественницу, которой долго еще слышался его молящий голос, с тоскливой нежностью взывающий к Вере.
Рано утром они остановились пить чай уже близко от Москвы. Марк Семеныч был по-прежнему почтительно-вежлив с путешественницей; но грусть была разлита в его словах и взгляде. После чаю он серьезным голосом сказал ей:
– - Не можете ли вы мне пожертвовать десятью минутами вашего времени?
– - С большим удовольствием!
– - Имеете ли вы ко мне настолько доверенности, чтоб принять мое предложение?
– - Какое?
– - Я всё время обдумывал, что бы вам предпринять, и мне пришла мысль…
– - Какая?
– - Предложить вам, так, для пробы, взять на себя обязанность следить не за учением моих детей, а за их нравственностью. Я прошу вас не обижаться моими словами… Вы будете в порядочном семействе, под защитою моей жены, во всех отношениях достойной…
– - Благодарю вас… но я… право…
– - Согласитесь на мою просьбу: докажите, что вы не обиделись моим предложением.
– - Я ничуть не обиделась, но…
– - Значит… я имею ваше согласие? я счастлив, что дети мои будут под присмотром такой женщины, как вы.
– - Но как же, -- в недоумении заметила путешественница,-- ваша жена? она не знает…
– - Будьте покойны, положитесь на меня! В память той, с которою вы имеете такое сходство, я готов жертвовать всем!
– - Ради бога!.. если только нужны какие-нибудь жертвы… я…
– - Успокойтесь: их и тени нет в моем предложении. Но я говорю, что если бы оказалась надобность доказать искренность моих слов…
– - Позвольте мне подумать…
– - Значит, вы сомневаетесь?
