и отвел их от себя, встретив обжигающий золотой взгляд.
— Ты же знаешь, я не могу, — сказал он. Хирел вырвал правую руку и, размахнувшись, ударил его. Сареван покачнулся.
— Ты не мужчина! — выкрикнул Хирел. — Девственник! Слабак! Евнух!
— Когда вино выветрится из твоей головы, маленький брат, ты пожалеешь о том, что оно руководило тобой.
Сареван отпустил левую руку юноши. Удара не последовало, и он смахнул слезу, которая ползла по щеке Хирела. Хирел вздрогнул.
— Будь ты проклят, — сказал он, — будь проклят. Сареван поднялся на ноги. — Зха'дан, люби его вместо меня.
Он отвернулся. Сделать это было невероятно тяжело. Обруч, золотой и стальной одновременно, душил его. Он опустился на постель и проклял все на свете.
Саревану доводилось видеть роскошь. Он посещал празднества, которые Солнцерожденный устраивал в честь своих армий. Он видел лордов Керувариона, совершавших триумфальное шествие на Праздник Мира, которым оканчивались все великие войны империи. Он видел освящение Эндроса Аварьяна и ежегодные игры Вершины лета, он помнил день, когда его провозгласили Высоким Солнечным принцем.
Он видел роскошь. То, что предстало перед ним здесь, не ослепило его, но заставило чуть пошире открыть глаза. Начало осени праздновалось в Асаниане с такой же торжественностью, как в Керуварионе отмечалось начало лета. Празднество сопровождалось ритуалами, посвященными всем богам. Юноши становились мужчинами, девушки — женщинами; заключались браки, детям давали имена и несли в храмы, объявлялись наследники, раздавались титулы, князья получали свои владения. Император собирал весь двор в самом большом зале своего дворца — Зале Тысячи лет с его тысячей, резных высоких столбов, поддерживающих золотую крышу. Этот огромный зал мог вместить целую армию; и действительно, чтобы доставить императорам удовольствие, в дни празднеств здесь собирались армии, и даже конные воины носились по песку, рассыпанному поверх инкрустированных плит пола. В дальнем конце зала пол приподнимался, ограничивая ров, наполненный сверкающим песком — золотой пылью и драгоценностями, разбросанными и раздавленными тяжелыми сапогами ста рыцарей. Это была Золотая стража Золотого трона, князья князей олениай, живая стена, сомкнувшаяся вокруг императора.
Он сидел в кругу своих рыцарей, высоко вознесенный на троне, который представлял собой огромную золотую чашу, установленную на спинах золотых львов. Даже подушки, устилавшие чашу, были вытканы золотом. На них восседал сам император, золотой идол в маске, короне и девяти одеяниях, подобающих величайшему из королей.
Первый ранг двора составляли его сыновья, а Аранос возглавлял его. Он стоял вместе со своей гвардией, магами и жрецами перед лицом императора, на расстоянии трех копий от Золотой стражи. На принце было полное придворное облачение, такое тяжелое, что он едва держался на ногах: соответствующие его рангу семь платьев и затканный золотом шелковый капюшон, ниспадавший на плечи и оставлявший открытым его искусно раскрашенное лицо. Как и остальные, он обязан был стоять, но ему позволялось опираться на руки двух магов. Сареван, чувствовавший себя крайне неудобно в своем причудливом снаряжении, стоял вместе с личной гвардией Араноса. Как самому высокому в строю, если не считать Зха'дана, который находился рядом с ним, ему было отведено почетное место непосредственно около принца. Хирел выпадал из поля зрения Саревана, и, только повернув голову в неудобном сверкающем шлеме, он мог заметить юношу. Он делал это неоднократно, пренебрегая дисциплиной. Доспехи Хирела были такими же нелепыми, как и его собственные, на голове сиял шлем с маской дракона, лицо прикрывало забрало с двумя темными прорезями для глаз. Этот покров полностью скрывал Хирела.
Когда на рассвете юноша проснулся, ему было дурно до умопомрачения, как и предсказывал Сареван. Рабы Араноса принесли ему какое-то снадобье, с которым, по всей видимости, он уже имел несчастье познакомиться. Хирел с отвращением выпил его, скорчив гримасу, однако после этого его глаза снова заблестели, а щеки покрыл румянец. Он даже немного поел, хоть и по принуждению. Благодаря этому он казался уверенным и готовым с твердостью взглянуть в лицо неизбежности.
Сареван не вполне был убежден в этом. После горького разговора прошлой ночью Хирел не сказал ему ни слова. Он не позволил Саревану помочь ему справиться с дурнртой; когда Сареван пытался заговорить с ним, он поворачивался к нему спиной. Он надел свою самую высокомерную маску и вел себя самым невыносимым образом.
Сареван вздохнул и уставился перед собой. Он не мог видеть армию братьев Хирела, но чувствовал их за своей спиной. Аранос появился последним, и выход его был почти королевским; когда он медленно шествовал мимо братьев, они замерли в низком поклоне. У Саревана оказалось достаточно времени, чтобы сосчитать их и даже разглядеть их лица. Сорок, подвел он итог, и это наверняка не все: остальные, без сомнения, слишком молоды или не расположены присутствовать при дворе. Мальчики, юноши и молодые люди с кожей всех оттенков от темно-коричневого до цвета слоновой кости, одетые в соответствии с их положением в пять, шесть или семь одеяний, крепкие, как быки, и тонкие, как тростник, дрожащие от волнения или застывшие в высокомерии, красивые и не очень, и даже просто уродливые — все они носили на себе печать своего происхождения. У одних оно проявлялось в такой малости, как посадка головы. У других чувствовалось во всем, как у Хирела, портрет которого украшал стену Зала Высоких принцев; но на самом деле этот портрет был написан с его отца в молодости и повторял черты отца его отца.
Особо Сареван отметил двух принцев. Они стояли выше всех, рядом с Араносом. Только они, Аранос и еще несколько очень маленьких детей имели право носить семь одеяний принцев первого ранга. Они были одними из красивейших сыновей императора. Вуад даже мог бы превзойти Хирела, если бы по злой иронии судьбы волосы его не оказались цвета старой бронзы. Здесь это считалось изъяном и трагедией, хотя Саревану показалось очень красивым. Но он был всего лишь варваром с кожей цвета дегтя, который не имеет представления о красоте.
Сайел ему понравился меньше, по крайней мере на первый взгляд: бледное существо, достаточно красивое для тех, кто любит молоко или воду, но неудачно наряженное в пурпурные одежды. Однако его глаза были проницательнее, чем у Вуада, а напряжение в них было гораздо менее заметно. Он следил за Араносом, как птица за кошкой: испытывая страх, но помня о своих когтях и клюве. Сайел обратил особое внимание на необычных сопровождающих Араноса. Судя по покалыванию в затылке Саревана во время движения церемонии, это внимание не ослабевало.
Сареван едва заметно пошевелился. У него чесалась спина. Мочевой пузырь сводила судорога. Он проклинал и то и другое, а заодно и свои доспехи, заставлявшие его истекать потом. Они оказались ужасно тяжелыми и слишком вычурно украшенными, чтобы в них можно было сражаться. С их весом он еще мог бы смириться, но завитушки постоянно цеплялись за клинки и затрудняли движения рук.
Нет, драться ему не придется. Во всяком случае, не здесь. Не перед лицом асанианского императора. Придворные строили свои козни более хитроумно, используя отравленные слова и отравленное вино.
Битва приближалась. Сареван осмелился немного развернуться всем корпусом и скользнуть по залу глазами, скрытыми шлемом. Принцы слегка напряглись. Их глаза были широко раскрыты и блестели.
Какого-то очень молодого лорда представляли императору; ему пришлось выполнить полный ритуал и даже девять раз пасть ниц перед своим повелителем. Он проделал все это с грацией и хладнокровием, несмотря на мертвенную бледность лица.
Наконец он в последний раз поднялся, произнес слова, которые положено было произнести, и, медленно пятясь, занял свое место в ряду дворян. Наступила тишина. Глаза придворных возбужденно заблестели, все подались вперед. Лишь Ара-нос остался неподвижен.
С величественной медлительностью Зиад-Илариос поднялся с трона. Но не только величие сковывало его движения: его одежды были так же тяжелы, как бремя императорской власти. Он поднялся словно изваяние, оживленное при помощи чар, а его лицо вообще было не лицом, а маской из кованого золота.
Таков был обычай. Хирел рассказывал об этом Саревану. Маска — это лик бога: без возраста, без изъянов, без слабостей, свойственных человеку. Как же в таком случае просто, ответил ему тогда Сареван, тайно убить императора и присвоить себе его маску, его имя и его силу. Хирела это предположение отнюдь
