заставили написать униженное письмо с мольбой о прощении и запретили смотреть телевизор на сто лет вперед. Отец не разговаривал с ним в течение двух месяцев, и даже обожающая мать смотрела на него сурово. «Я только одного не понимаю, — сказала она глухо, не глядя ему в глаза, — где ты научился воровать?» Ну и конечно, Тодд — семейный гений — легко отделался, свалив всю вину на Хилли.
И теперь, под монотонный смех и рукоплескания участников телешоу, Хилли откинулся на подушки дивана, закрыл глаза и попытался вспомнить вчерашние события. От них веяло ужасом. Но, в конце концов, что такого он сделал? Ничего не поджег, не сломал, не испортил. Даже ту змею они не украли — она так и осталась лежать под домом. Ну да, конечно, он выпустил несколько змей из корзины, но что тут удивительного, это же штат Теннесси, здесь змей такое количество, что если двумя-тремя станет больше, никто и не заметит! Собственно, все, что он сделал плохого, — это открыл одну задвижку, совсем ерунда. Другое дело, что Ратклиффы наверняка узнали его, когда он врезался в живот Фаришу, хорошо еще, что Харриет их немного отвлекла.
Кстати, а что с Харриет? Он только сейчас вспомнил о ней — вчера ему было не до нее. Он, как заяц, понесся домой, прыгая через изгороди, и остановился только у себя во дворе. Красный, запыхавшийся, он прислонился к стене родного дома, немного отдышавшись, приоткрыл дверь, прислушался — родители в гостиной смотрели телевизор. Надо было хотя бы заглянуть к ним в комнату, сказать «Спокойной ночи!», но он боялся выдать себя дрожащим голосом или бегающим взглядом.
Харриет? Видеться с ней ему совершенно не хотелось — одно ее имя напоминало ему о том, что хотелось забыть. Бог ты мой, во что она его втянула? Теперь эти ужасные Ратклиффы его не забудут. А вдруг они уже его выследили? Что будет, если одноглазый Фариш явится к ним домой?
К дому подъехала машина, и Хилли в испуге вскочил и бросился к окну — уффф, пронесло, просто вернулся из магазина отец. Хилли плюхнулся обратно на диван и попытался принять свою обычную непринужденную позу чуть скучающего невинного сына, но невольно все время подбирал ноги, прислушиваясь к звукам, доносящимся со двора, и пытаясь угадать, в каком настроении приехал отец. В конце концов, нервное любопытство одержало верх, и Хилли тихо подошел к окну и встал за занавеской, жадно вглядываясь в выражение лица своего предка. Однако отец выглядел вполне спокойным, даже сонным — впрочем, за дымчатыми стеклами очков его глаза было сложно рассмотреть.
Хилли продолжал следить из-за занавески, как отец обошел машину, открыл багажник и вытащил оттуда покупки — рулон зеленого садового шланга, пластмассовые ведра, несколько банок с краской.
Хилли тихо отошел от окна, отнес тарелку на кухню и сполоснул ее, потом поднялся в свою комнату и лег на нижнюю кровать. Через пару минут на лестнице послышались шаги.
— Хилли?
— Да, пап? («Ну почему у меня такой визгливый голос?»)
— По-моему, я много раз просил тебя выключать телевизор, если ты его не смотришь.
— Да, пап.
— Спустись вниз и помоги мне полить мамин сад. Я думал, сегодня будет дождь, но похоже, что облака разнесло.
Хилли не решился спорить. Он ненавидел поливать сад матери, которая, по его мнению, развела слишком много цветов. Руби, их предыдущая домработница, категорически отказывалась даже близко к ним подходить. «Змеи любят прятаться в цветах», — говорила она.
Хилли надел тенниски и вышел наружу. Солнце уже поднялось довольно высоко и теперь яростно палило с высоты. Закрыв глаза от ослепительно-белого света, Хилли направил струю воды на клумбу с цветами, стараясь держать шланг как можно дальше от себя.
— А где твой велосипед? — спросил отец, возвращаясь из гаража.
— А? Я… — Сердце Хилли упало.
— Сколько раз я говорил тебе: ставь его в гараж? Давай сюда шланг, пойди и сию минуту забери его с заднего двора.
«Что-то не так», — подумала Харриет, спустившись утром на кухню. На матери была блузка, которую Шарлот обычно надевала в церковь, и она нетерпеливо мерила кухню шагами.
— Вот, — сказала Шарлот, ставя перед Харриет тарелку с холодным тостом и стакан с молоком. Ида стояла около раковины, повернувшись к Харриет спиной.
— Мы что, куда-то едем? — спросила Харриет.
— Нет, дорогая… — Мать говорила веселым тоном, но губы ее подергивались, а лицо было белым и напряженным. — Я просто подумала, что надо бы сегодня подняться и приготовить тебе завтрак, ты ведь не возражаешь?
Харриет оглянулась на Иду, но та молча продолжала вытирать раковину. Ее закаменевшие плечи ясно показывали: что-то было не так. «Что-то случилось с Эдди, — подумала Харриет, холодея, — Эдди в больнице…» Но она не успела спросить об этом — Ида слегка повернулась, и Харриет увидела, что та плачет.
Весь ужас последних часов навалился на Харриет: она подняла на мать испуганные глаза.
— А где Эдди? — спросила она.
Мать Харриет удивленно подняла брови.
— У себя дома, наверное, а что?
Тост был холодный и противный, но Харриет съела его без возражений и запила молоком. Мать смотрела, как она ест, положив подбородок на сложенные ладони.
— Вкусно? — спросила она.
— Да, мам.
Шарлот вздохнула, рассеянно поправила волосы, встала из-за стола и медленно направилась в гостиную.
— Ида! — громким шепотом позвала Харриет, как только они остались вдвоем.
Ида покачала головой и ничего не сказала. Ее лицо было бесстрастным, только в глубине глаз опять зрели большие прозрачные слезы. Она посмотрела на Харриет и подчеркнуто надменно отвернулась.
Харриет потрясенно глядела на широкую спину, на белые, перекрещенные на обширной талии лямки передника. На кухне стояла пронзительная тишина, только слышно было, как жужжала на стекле муха, как утробно и мерно урчал холодильник.
Вдруг Ида швырнула тряпку на стол и повернулась к Харриет.
— И зачем же ты на меня донесла? — спросила она яростным шепотом.
— Что ты хочешь сказать — донесла?
— Я-то всегда хорошо к тебе относилась. — Ида, гневно топая, прошла мимо нее, смахнула пылинку с подоконника и вернулась к раковине. — И зачем это тебе понадобилось доставлять мне неприятности?
— Ида! Да я никогда…
— Нет, ты донесла на меня своей матушке. И знаешь, что еще? — Харриет сжалась под ее холодным взглядом. — Ты донесла и на ту бедную женщину, которую теперь уволил мистер Халл. Да, можешь не спорить. — Ида повысила голос. — Мистер Клод приехал туда вчера на своей машине. Надо было слышать, как он разговаривал с бедняжкой Эсси — с собакой лучше говорят. Я все слышала, все соседи слышали!
— Да я вообще не…
— Посмотри на себя, — сквозь зубы процедила Ида, — тебе самой-то не стыдно? Зачем ты сказала мистеру Клоду, что Эсси решила их дом спалить? А затем тебе и этого мало стало, так ты домой отправилась, чтобы мамочке наябедничать, что я плохо вас кормлю!
— Я не доносила на Эсси! Это Хилли!
— Я не про него говорю. Я сейчас говорю про тебя.
— Наоборот, я ему говорила, чтобы он не ябедничал! Мы сидели у него в комнате, а она пришла и начала кричать…
— Ну да, а потом ты пришла домой да и сама наябедничала мамочке. Ты просто разозлилась, что я вчера ушла домой, а не сидела с вами до вечера и не рассказывала сказки.
— Ида! Ты же знаешь, как мама все путает. Я просто сказала…
— Я знаю, почему ты это сделала. Ты злишься, что я не сижу с вами с вечера до утра, жаря вам
