вышеозначенные компоненты являются основными причинами потерь и невыполнения боевой задачи. А они, представители молодого пополнения, призваны не только выполнить боевую задачу, стать настоящими бойцами, но и вернуться домой живыми и невридимыми.
Трусость и нарушения воинской дисциплины служат причиной не только собственной гибели, но и смерти товарищей. Поэтому он, полковник Головин, настоятельно рекомендует основательно изучить стенд правовых знаний, каковой есть в каждой роте. На стенде красочно оформлены соответствующие статьи уголовного кодекса за воинские преступления.
Еще полгода назад Вадима бы удивил такой фрагмент речи комполка. Тогда он ожидал бы громовых раскатов командирского баса, разносящегося по плацу со словами приветствия «лучшим сыновьям советского народа, прибывшего выполнять не просто высший долг каждого советского человека — воинский, но и наиболее почетную его часть, выпадающую на долю далеко не каждого — долг интернациональный!»
Нечто похожее Варегов слышал от полковника — замполита на аэродроме в Чкаловском, где их грузили в военно-транспортный ИЛ-76. От его речи во рту Вадима остался неприятный сладковатый привкус, который обычно появляется перед тем, как тебя начинает тошнить.
Полгода службы в армии дали Варегову своеобразный материал для подтверждения старой русской поговорки «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Поэтому он ничуть не удивился словам командира полка про статьи уголовного кодекса.
«Школа жизни»… Это была действительно школа жизни, в которой учили по старому, но проверенному правилу: выгребешь из стремнины, не умея плавать — молодец. Нет — холодный огурец.
Вадим вспомнил тихого узбека, водителя из автороты, которому комбат для выполнения плана по перевозке грунта приказал выехать в рейс с неисправными тормозами. Запчастей катастрофически не хватало, все машины парка катались по дальневосточной трассе с какими — либо техническими неисправностями. В лучшем случае это было отсутствие аккумулятора (тогда «прикуривали» от других машин в парке или заводились с буксира) или негорящие фары…
Комбат понадеялся на русский «авось» и пригрозил водиле дисбатом за неисполнение приказа. Водитель, в свою очередь, положился на «авось» узбекский и выехал в рейс. Однако еще в парке, сдавая назад, он придавил задним бортом своего МАЗа зазевавшегося солдата — своего же земляка. Земляк отделался переломом трех ребер, лишился пол-уха и стал заговариваться. Узбек-водитель все равно отправился в дисбат, комбата куда-то срочно перевели.
«Школа жизни». Можно было сломаться от жестоких и непривычных условий окружающей жизни. Проходить все два года в рваном, замасленном обмундировании, оказаться в хозроте, защищая Родину на должности свинаря или рабочего солдатской столовой. Такие, узнав, что они стоят на самом деле, продолжали нести слом и в гражданской жизни.
Три месяца назад Вадим записал в свой солдатский блокнот рядом с адресами друзей, солдатскими песнями и армейским фольклором такую фразу: «Армия — школа жизни, но лучше пройти ее заочно».
Ему не удалось этого сделать. Что ж, студентам дневных отделений дают больше знаний, и они крепче держатся в голове…
…-Мы делаем тяжелое, но нужное дело, — заканчивал свою речь полковник Головин, — Вы уже послужили, знаете, что это такое. А местной специфике вы научитесь у своих старших товарищей и командиров. Да, вот что еще… Не забывайте писать домой, чтобы потом замполит не объяснялся с вашими мамочками, почему молчит их любимый сыночек. Будьте примерными детишками.
Вадим открыл рот от удивления: такого окончания приветственных речей отцов-командиров ему слышать еще не приходилось. Однако последняя фраза полковника заставила его вернуть челюсть в исходное положение:
— Только не по отношению к противнику!
— Смирно! — рявкнул приземистый капитан, старший команды.
Вадим, вздергивая подбородок, еще раз окинул взглядом то, что расстилалось перед ним. Но это были не фигуры офицеров перед строем. Не грязные разводы брони и пыльное плато, испещренное следами ног, колес и траков. Все это было слишком мелко и терялось на фоне разворачивающегося перед глазами природного действа.
Садилось солнце.
Изумрудные склоны гор начинали темнеть. В ущельях уже поселилась непроглядная темнота, но верхние грани гряд были еще залиты нежным розовым светом. В кишлаке вспыхнули редкие электрические огни, и до уха донесся глухой звук дизеля, давшего им ток для жизни. А в прозрачно-голубом небе, словно прародители этих огоньков на грешной земле, начали появляться существа высшего порядка — звезды.
Теплый ветер ласково водил своей мягкой ладонью, принося из долины запах цветущих садов и кизячного дыма.
Дневная жара и пыль становились воспоминаниями.
И забылось, что на этом свете существует предательство, ненависть, жестокость и война. И что ночь здесь несет не избавление от дневных забот, а новые тревоги.
…Последовала команда «направо» и сводную роту молодого пополнения повели к палаткам.
Армейская палатка: брезентовый покатый полог над головой, позволяющий свободно выпрямиться даже самому высокому. Брезентовые же стены, чуть провисшие и оттого едва слышно хлопающие под порывами ветра. Деревянный пол, настланный из досок из-под снарядных ящиков.
Дальше — двухъярусные солдатские койки, вытянувшиеся в два ряда, тумбочки, табуретки. У дальней стенки, на самом почетном месте, стоит японский двухкассетный магнитофон и японский же телевизор. Для новоприбывших из Союза — это роскошь невиданная, для бывалых солдат — обычное дело: в каждом дукане из электроники выстроены целые горы до потолка. Были бы деньги…
Палатка освещается лапочками, висящими над центральным проходом — «взлеткой». В сущности, это та же казарма. Только брезентовая.
— Чего, орлы, у входа столпились! — усатый прапорщик в выгоревшем маскхалате растолкал солдатскую толпу, — Проходите, не стесняйтесь. Комполка распорядился отдать вам эту палатку на неделю. Пока не освоитесь. Дальше — по ротам распихаем. Я, значится, буду на это время вашим старшиной.
Словоохотливый прапор браво расправил плечи, пальцами пробежался по складкам маскхалата под ремнем и продолжил:
— Меня, значится, зовут прапорщик Бубенцов. Сейчас подойдет замполит второй роты лейтенант Капустин. Он на эту неделю будет вам и папой, и мамой, и ротным командиром. Все, лекция окончена! Занимай койки! Трех последних раздолбаев назначу в наряд по роте.
Вымотанному в дороге народу совсем не хотелось провести бессонную ночь на «тумбочке», в перерывах выметая со «взлетки» грязь, оставленную предшественниками. Поэтому пополнение, как стадо молодых коней, рванулось занимать спальные места. Се ля ви: кому то не повезло попасть на глаза старшине и этим несчастным было обещано ночное бдение. «Кто не успел — тот опоздал» — любимая армейская поговорка.
Вадим успел попасть в золотую середину и занял двухъярусную койку на пару с тем самым знатоком местных обычаев, который сначала на марше читал лекцию о ханских садах и «крокодилах», а потом чуть не подорвался на мине после команды «оправиться».
— Дмитрий Щербаков, — протянул ладонь парень интеллигентного вида, — Ты ведь в третьей роте был? Ага. А я из шестой второго батальона. Поэтому и не знаем друг друга. Только по карантину лицо твое помню.
— Похоже, мы снова в «карантин» попали, — усмехнулся вадим, — Опять в «душарах» ходить будем.
— Грустная перспектива, — согласно мотнул головой Щербаков, — Я на прежнем месте ждал — не мог дождаться приезда молодого пополнения…
— По полам часто летал?
Щербаков искоса взглянул на Варегова и ничего не ответил. Встал, начал отвязывать от вещмешка шинель.
Варегов мысленно дернул себя за язык: обидел парня ни за что ни про что — тоже мне, «крутой дед»
