Он начал с забитого старой мебелью и другим хламом чердака. Черепицы на крыше кое-где отсутствовали, и миссис Порджес всюду расставила различные сосуды: оцинкованную ванночку, старую миску для мытья посуды, ведро.
Во втором этаже находились пять низких комнат. Чэд все их внимательно осмотрел, но и здесь не нашел ничего подозрительного. Такая же неудача постигла его и в комнатах первого этажа.
Часы пробили семь и на улице стало уже совсем темно, когда он спустился с фонарем в подвал дома. В углу был свален в кучу каменный уголь, у стены лежали дрова. Чэд увидел также маленькую заржавевшую печурку — наверное, миссис Шекли пользовалась ею во время войны, когда уголь был дефицитным. В конце подвала Чэд заметил железную дверь, покрытую серой краской. Он нажал на ручку, дверь открылась. Ага, наконец-то он нашел нечто, имеющее значение для его расследования. Если кто-нибудь хотел незаметно проникнуть в Касл-Хоум, он мог через эту дверь добраться даже до второго этажа.
Чэду вспомнилось, как еще в детстве он устроил однажды у черного хода в бакалейную лавку хитроумную ловушку: прикрепил к двери доску и поставил на нее ведро с водой. Когда хозяин лавки, спровоцированный товарищем Чэда, бросился к выходу и рванул дверь, ведро, наполненное водой, с грохотом опрокинулось. Вот была потеха! Правда, потом Чэду было не до смеха, он даже не мог сесть — так горели у него ягодицы.
Свой рано приобретенный опыт ставить хитроумные ловушки Чэд применил и сейчас. Только на этот раз вместо ведра он использовал горшки и кастрюли, собранные со всего дома, — они наверняка создадут страшный шум, если кто-либо попытается проникнуть в Касл-Хоум через подвал.
Комната, которую миссис Порджес приготовила Чэду в первом этаже, оказалась довольно уютной. На окнах висели пёстрые занавески, стол украшали ваза с цветами да маленькая настольная лампа. Но Чэд все-таки решил провести эту ночь в спальне миссис Шекли. Он знал, какое влияние оказывает на работу атмосфера помещения, и понял, что спальня покойной миссис Шекли с этажеркой и обезглавленными фарфоровыми ангелочками ему для нынешних раздумий просто необходима.
Он закрыл ставни, плотно задвинул занавески так, чтобы снаружи никто не мог увидеть, что в комнате горит свет, и достал блокнот.
Но хотя он изгрыз почти весь карандаш, в голову не пришло ничего лучшего, как описать причины, побудившие его приехать в Касл-Хоум. А так как Джун находилась в трехстах милях и ни одним словом не могла возразить, то Чэдом вдруг овладела настоятельная необходимость поведать ей, наконец, на бумаге о таких вещах, о которых она и не подозревала. Он так увлекся, что позабыл и о своих ловушках, и о странном поведении миссис Порджес; он даже забыл, что находится в стенах Касл-Хоума и что кто-то покушается на его жизнь.
Шум, вызванный свалившимися горшками да кастрюлями, мгновенно вернул Чэда к действительности. Лицо Джун, которое только что витало перед его глазами, сразу исчезло.
Чэд стремглав бросился в подвал — дверь, ведущая в сад, была открыта, но неизвестный, пытавшийся проникнуть в дом, уже исчез.
Чэд, разочарованный, собрался было идти назад, но обратил внимание на плоскую канистру. Возможно, она стояла здесь и раньше, но не исключено, что ее притянул с собой незнакомец. И разве не напрашивалось предположение, что таинственный гость собирался облить керосином и поджечь деревянные подпорки подвала и рухлядь, находящуюся там. Если бы его не испугал шум, вызванный упавшими горшками, то Касл-Хоум был бы уже объят пламенем. А если к тому же еще предположить, что Чэд отправился бы спать в недавно приготовленную ему комнату и незнакомец забаррикадировал бы дверь в холл, то выходило, что Чэд просто-напросто сгорел бы заживо в своей комнате с железными решетками. Это было так же верно, как и то, что Касл-Хоум уже два столетия стоит на одной из улиц Крайстчерча.
Чэд был в холле, когда вернулась миссис Порджес. На ней было голубое поплиновое пальто и украшенная цветами шляпа, в руке она держала хозяйственную сумку.
— Оказывается, сейчас больше времени, чем я предполагала, — сказала она, бросая взгляд на часы, которые показывали половину двенадцатого.
— Садитесь! — приказал Чэд. — Я должен задать вам несколько вопросов.
— Неужели бедная миссис Шекли снова вас побеспокоила?
Чэд, почта уверенный, что она над ним смеется, свирепо зарычал:
— Да сядьте же вы, наконец! Может быть, сидя вы сможете более обдуманно отвечать на мои вопросы.
То ли продолжая играть, то ли действительно напуганная грубостью Чэда, миссис Порджес, подавив вздох, села на стул и посмотрела на Чэда невинными круглыми глазами.
— Что же случилось, сэр? — прошептала она.
— Сейчас задаю вопросы я, а не вы! — обрезал Чэд. — Почему при первой нашей встрече вы назвали миссис Шекли злой и мерзкой личностью?
— Хорошо, сэр. Я скажу вам всю правду, чистую правду. Да поможет мне бог! Мне и самой не по себе с тех пор, как моего бедного кота зарыли в землю. Это был такой милый привязчивый зверек. — Миссис Порджес коснулась платком своих глаз.
— Радуйтесь, что только он лежит в земле! — прошипел Чэд. — Ну, а теперь выкладывайте всю вашу чистую правду!..
— Я солгала вам, сэр, и сознаюсь в этом с раскаянием, но я сделала это лишь для того, чтобы помочь бедным людям в Крайстчерче, которые раньше постоянно приходили к миссис Шекли. Ах, сэр, вы наверняка не знаете, как тяжело бывает одинокой женщине с четырьмя детьми, если у нее дымит печь и ни одна душа не желает ей помочь.
— Уж не миссис ли Мерчисон — бедная женщина с четырьмя детьми? — продолжал свой штурм Чэд.
— Нет, нет, сэр, у нее только трое детишек, но зато последняя буря сорвала с ее дома половину крыши, и теперь вода льет во все дыры, и бедные ребятишки уже неделю бегают с насморком. Разве это справедливо, сэр? — и прежде, чем Чэд успел ответить, она предложила ласковым голосом приготовить что-нибудь на ужин: тогда и беседа потечет непринужденнее.
— Я не собираюсь с вами беседовать, тем более — непринужденно! — отрезал Чэд. — Я хочу знать, какую все-таки роль играла в Крайстчерче покойная миссис Шекли и почему кто- то все время пытается спровадить меня на тот свет, используя то бритву, то яд, то керосин.
— Керосин? — миссис Порджес удивилась. А потом даже не сказала, а словно прощебетала, точь-в-точь как птичка в саду, — вы имеете в виду ту канистру, что стоит в подвале?
— Уж не хотите ли вы сказать, что она была там и раньше и что у меня нет глаз?
— Ах, знаете, сэр, человек иногда бывает в таком смятении, что может и метлу принять за громилу, а громилу — за метлу.
Она поднялась и вышла в кухню.
Чэду ничего другого не оставалось, как последовать за ней. Пока миссис Порджес ставила воду, он огляделся. Большая плита была выложена белым кафелем, в центре кухни стояли стол и несколько стульев. Над столом висела медная лампа, излучавшая мягкий свет.
Пока закипала вода, миссис Порджес достала из буфета блюдо с холодной закуской и несколько тарелок с различными салатами.
Когда она поставила перед Чэдом стакан с чаем и придвинула молочник со сливками, он — как это ни смешно — не мог избавиться от мысли, что эти сливки тоже не безупречны. Он поднес серебряный молочник к носу и понюхал.
Миссис Порджес, от которой это не ускользнуло, заметила:
— Я не отравительница, сэр, лишь тлей в саду спроваживаю химикатами в их тлиный рай, это единственное, что я позволяю себе, а в остальном мне дорого любое живое существо, не говоря уже о таком милом человеке, как вы. — Обиженно помолчав, она сама возобновила разговор о покойной миссис Шекли. — Да, она была взбалмошной особой, но это не мешало ей быть и очень приветливой — точь-в-точь как я. Она мало чем от меня отличалась. Я на все реагирую очень откровенно и искренне, иначе я не могу…
— И несмотря на это, вы уже успели мне наговорить с три короба всякой лжи, — проворчал Чэд с набитым ртом.
— Должна сознаться, я, конечно, немного покривила душой, но все оттого, что хотела людям добра. Я была уверена, сэр, что вы — шпион.
— Шпион?!
— Ну, конечно, сэр. Теперь-то я вижу, что мое умение разбираться в людях сыграло со мной злую шутку. Но вчера я была твердо убеждена в том, что вы принадлежите именно к тем людям, которые по ночам нарушают мой сон и все что-то ищут в доме… Волшебную палочку, что ли, благодаря которой моя дорогая подруга оказывала бескорыстную помощь очень многим бедным людям.
— Каким образом?
— В том-то и вопрос, сэр! Ее манера действовать была чрезвычайно таинственной. К ней часто приходили несчастные люди попросить помощи, и все они, покидая Касл-Хоум, имели такой довольный вид, словно получали здесь по слитку золота. Я делала все, чтобы узнать, что она им говорила или давала. Часами простаивала босиком за ее дверью на холодных каменных плитах, пыталась подсмотреть в замочную скважину, задавала моей дорогой усопшей подруге такие же хитроумные вопросы, какие вы задаете мне, но с моими криминалистическими способностями я добилась — не в обиду вам будь сказано, сэр — не большего, чем вы.
— Итак, вы утверждаете, что не имеете ни малейшего понятия о том, что происходило между миссис Шекли и ее посетителями?
— Нет, я этого не утверждаю. Правда, при ее жизни для меня все было покрыто мраком, хотя я и прочитала всю литературу по этому вопросу, начиная от Агаты Кристи и кончая Рексом Стаутом.[1] Свет забрезжил для меня лишь тогда, когда в Крайстчерче появился Мак-Гивен. Это произошло приблизительно через три недели после того, как моя дорогая верная подруга распрощалась с этим миром.
— Кто такой Мак-Гивен?
— Старый пират. То есть, я считаю его вполне порядочным человеком, хотя он в последний раз и попался на мелочном деле, посчитав, что для серебряных ложек аптекаря Квентина его дырявый карман будет более надежным местом, чем ящик буфета. Впрочем, я вам скажу, почему он это сделал. Летом для бывшего моряка бродяжить — одно удовольствие: всегда найдется какой-нибудь курятник, где можно переспать. Но зимой такому старому человеку, как Мак-Гивен, приходится тяжко, и он мечтает о теплом прибежище. За шесть серебряных ложек инспектор Абернати мог дать Мак-Гивену всего три месяца — тем более, что речь шла о чайных ложках и принадлежали они этому лицемеру Квентину. Так нет же! По ходатайству доброго Джорджа старик получил целых полгода и провел их в нашей красивой теплой тюрьме.
У Чэда вновь вспыхнуло подозрение, что миссис Порджес пытается увести разговор в сторону, и он напустил на свое лицо суровое выражение.
— Какое отношение имеет Мак-Гивен к тайне миссис Шекли?
— Когда его выпустили из тюрьмы, — это случилось недели через три после смерти моей подруги, — он, почти рыдая, прибежал ко мне и стал умолять дать ему хотя бы головку одной из этих голых фигур. Кстати, меня всегда удивляло, почему моя подруга — обычно такая строгая в моральном отношении — хранила у себя эти вещицы… Когда я ему сказала, что выбросила на помойку полный чемодан фарфоровых ангелочков, он аж позеленел и пробормотал, заикаясь: «О боже! Вы не должны были этого делать!» А потом тотчас же схватил лопату и помчался к помойке. Никогда я еще не видела, сэр, чтобы человек работал так рьяно — за час он перерыл всю помойку.
— Он искал ангелов?
— Ну, конечно, сэр! Искал так, словно речь шла о сундуке, наполненном золотыми дукатами. И в конце концов кое-что он нашел: четыре целых фигурки и множество головок, ножек, ручек, крылышек.
— Значит, эти ангелочки в какой-то мере служили опознавательными знаками? — продолжал допытываться Чэд. — Тот, кому миссис Шекли вручала подобную вещицу, мог предъявить известные требования к таким толстосумам, как Фенвик, не рискуя при этом получить пинок в зад?
— Вы изъясняетесь весьма образно, сэр, но вполне ясно. Так оно и есть. Вместо пинка в зад Мак-Гивен получил от городского совета, возглавляемого нашим уважаемым бургомистром Лоуэллом, небольшой домик и даже немного денег, чтобы завести кур.
— И именно тогда вы продолжили благословенный небом шантаж, забрав предварительно все фигурки у Мак-Гивена?
— Кое-какие фигурки я еще нашла и на помойке. Я сею добро всюду, где только могу.
— А чтобы запаса этих волшебных фигурок хватило надолго, вы их в конце концов разбили и вместо целой фигурки вручали страждущим или голову, или ногу?
— Так оно и есть, сэр. И теперь вам понятно, почему я испугалась, когда в Касл-Хоуме появились вы. Я была уверена, что вы пришли только для того, чтобы шпионить за мной.
