одинаковой целью скрепила дружбу. Мать Граблина повеселела, она пила хороший кофе, ела вкусные пироги, болтала, раскладывала гран-пасьянс и притом видела своего сына веселым, – все, что было нужно ей для счастья, она теперь имела. Однако счастье старушки было непродолжительно. Граблин начал худеть; тоска мучила его: бог знает почему, с некоторого времени, как только он входил в комнату или сад, Лиза быстро уходила, как будто боялась его или не хотела видеть. Граблин только один мог объяснить такую перемену, что раз, бегая с ней в саду, напомнил ей старую шалость, показав кончик волос, лежавший у него на груди. Лиза, вспыхнув, выхватила у него из рук волосы и побежала, но Граблин так дико вскрикнул, что она остановилась и побледнела; медленно подошла к нему, молча подала волосы и долго смотрела на него своими огненными глазами. Веселость ее пропала, и она подсела к старушкам. Несмотря ни на какие хитрости, которые придумывал Граблин, чтоб привлечь к себе Лизу и спросить, отчего она вдруг так переменилась, Лиза не отходила от них, а через несколько дней Граблин убедился, что она избегает его. Стоило ему притти, и Лиза тотчас уходила к себе наверх и не показывалась, пока он не уйдет.
Как ни была не сведуща мать Граблина в сердечных делах, но грусть сына натолкнула ее на верную мысль. Она так заохала, как будто сын ее уже лежал на столе; попробовала заговорить с ним о его любви, но так неудачно, что только рассердила его и сама перепугалась.
Глава IV
Граблин ходил, как сумасшедший. Он уже не видал Лизы с неделю, несмотря на все свои хитрости. Он было стал искать случая передать ей письмо хоть через Соню, но и Соня тоже начала прятаться от него. Мать его тосковала, видя сына в таком положении; аппетиту ней пропал, она снова начала часто плакать.
– Да что ж вы, Марья Андреевна, не кушаете кофею? ведь славный такой сегодня! – заметила ей раз хозяйка, видя, что налитая чашка стояла нетронутая.
– Да что, Анна Петровна, так тяжело, так грустно,
– Господи, что случилось? – с участием спросила Анна Петровна.
Гостья молчала.
– Уж не с Степаном ли Петровичем что случилось?
Граблина заплакала.
– Что, что такое с ним? – в испуге спросила добрая старушка. – Не деньги ли казенные проиграл? а? так не плачьте, я вам дам, что делать, он еще молод!
– Ах, нет, голубушка, хуже: голову потерял! как шальной ходит.
– Как? что вы, да я с ним вчера говорила! как это можно! – бледнея, вскрикнула хозяйка.
– Целый день сидит, – ни он съел бы чего, да и не работает; просто сердце все надорвется, глядя на него!
– Что же за причина?.. надо доктора.
– Ах, господи! господи! при такой бедности, да еще…
Граблина всхлипывала.
– Да я призову будто к себе: ну, вот скажу, что нужно Лизе; а вы пошлите его ко мне; он…
– Матушка, да ваша Лизанька и без доктора могла бы его вылечить! – перебила Граблина.
– Как! так он в своем уме? – вскрикнула хозяйка. – Как не стыдно вам, Марья Андреевна, так пугать меня, – прибавила она, крестясь, – ведь я его так полюбила, как сына!
– Спасибо, спасибо вам, Анна Петровна! – отвечала гостья, отирая слезы. – Да что станешь делать!.. У бедных, как мы, хуже нет горя, как молодой человек заберет себе в голову жениться. Ну, чем ему жену кормить? у самого сапог нет!
– Он не говорил вам об Лизе? – быстро перебила хозяйка свою гостью.
– Нет, да это ведь видно: как упомянешь, хоть даже невзначай, о ней, весь, как пожар, вспыхнет, потом, как полотно, побелеет… Ночи не спит напролет, а работа-то, работа… да правду сказать, дня три он ничего даже не делает, все думает, сердечный.
Хозяйка оглядела комнату и, понизив голос, сказала:
– Моя Лиза тоже скучает!
– Неужто? – радостно вскрикнула гостья.
– Тише, мне показалось, как будто дверь скрипнула.
И обе старушки насторожили уши.
– Нет, это так! – заметила Лизина бабушка. – Вот что я вам скажу: если бы моя Лиза, чего я от всего моего сердца желаю, захотела вытти за вашего Степана Петровича, я с руками бы ее отдала.
– Уж как бы я-то ее любила! да и он ведь такой тихий, скромный, хороший человек, уж надо правду сказать: даром, что мне сын, а он хоть кому муж, одно только – денег нет у него!
– И матушка! что за деньги! я все отдам, лишь бы Лиза моя была счастлива! – решительно сказала Лизина бабушка. – Да и она, признаться сказать, не падка на деньги: за нее чиновный и денежный человек сватался, да она слышать не хотела, а я было сдуру и ну ее уговаривать… ей уж и пора замуж, скучает очень иногда, вот я и говорю: Лиза, дай мне умереть спокойно; на кого я тебя оставлю, не пристроивши? Ну, так ее просила, что она дала слово выйти, – только говорит мне: 'Смотрите, бабушка, я уж не стану притворяться, пусть его видит, какую он жену себе хочет взять'. Что ж бы вы думали? Сам отказался, – а уж как прежде просил отдать за него Лизу! А потом говорит: 'Вы своим баловством загубили свою внучку! ей не найти жениха!' А вот же и ошибся, – с гордостью прибавила старушка.
– И как можно! да я на нее иной раз не налюбуюсь, как она прыгает да болтает, словно птичка! А замуж выйдет, еще побелеет, право! еще красивее станет.
Дверь с шумом раскрылась, – вошла Лиза, бледная, с дрожащими губами. Остановясь посреди комнаты, огненными, полными гнева глазами смотрела она на старушек, которые так сконфузились, что уткнули носы в чашки и молчали.
Лиза села у окна; она поминутно меняла положения; волнение в ней было страшное, но она старалась подавлять его.
– Кофий прекрасный! – сказала старая гостья, желая начать разговор.
– Да… остыл… – пробормотала хозяйка.
– Нет-с… ничего…
Лиза насмешливо улыбнулась и, повесив голову, о чем-то задумалась.
– А ваш Степан Петрович… что он давно не был у нас? – спросила Лизина бабушка.
При этом слове Лиза вздрогнула и быстро повернула голову к окну. Граблин стоял у своего окна и не сводил с нее глаз. Лиза вскочила и убежала из комнаты.
– Лиза, Лиза! – кричала ей вслед бабушка.
Но Лиза была далеко.
Старушки между собою долго говорили о будущем возможном счастьи своих детей, и, прощаясь, Лизина бабушка обещала Граблиной переговорить с своей внучкой.
Лиза была у себя в мезонине. Полукруглое большое окно было занавешано сверх сторы красным платком; на столе, стоявшем у окна, валялись краски и карандаши, несколько этюдов и эскизов и много бумаг. Чистенькая кровать с белыми занавесками стояла в углу, возле нее комод с круглым зеркалом и банка от варенья с букетом роз.
Старушка, охая, вошла в комнату и, оглядев ее, сказала:
– Лиза, да где же ты?
Занавески у кровати заколыхались; старушка поспешно подошла к кровати и раскинула их. Лиза лежала, спрятав Лицо в подушки. Старушка, побледнев, стояла в недоумении.
– Лиза! – тихо сказала она.
Лиза, не поднимая головы, дрожащим голосом спросила:
– Что вам?
– Господи! ты плачешь! – в отчаянии воскликнула старушка.
Лиза подняла голову; лицо ее было красно, глаза опухли; но она улыбнулась и сквозь слезы сказала:
– И не думала… я спала!
– Лиза, Лиза! – с горьким упреком заметила старушка.
Лиза быстро спрятала опять голову в, подушки. Старушка села на стул у кровати. Лиза тихо всхлипывала.
– Господи, за что ты меня наказываешь! – с отчаянием прошептала старушка.
Лиза привстала, вытерла слезы, кинулась на грудь к бабушке и опять горько заплакала.
– Бабушка, простите, простите меня! – тихо говорила она.
– Ах, Лиза, ты меня убьешь своими слезами.
– Бабушка! – раздирающим голосом вскрикнула Лиза.
– Полно, перестань, дурочка, – в испуге говорила старушка, гладя ее черные косы.
– Скажите, что простили меня, я перестану плакать!
Старушка поцеловала ее в лоб; Лиза повисла на шее у своей бабушки и стала ее целовать, приговаривая:
– Бабушка, голубушка, простите, я больше не буду!
– Ну, хорошо, хорошо! – сказала старушка, освобождаясь из объятий своей внучки. – Лучше пригладь волосы, ишь как растрепала их!
Лиза кинулась к зеркалу, распустила косы и начала приглаживать волосы. Старушка вскрикнула:
– Лиза! что у тебя коса-то одна короче? а?
Лиза вспыхнула; она быстро завернула косы около головы и отвечала, не повертывая лица:
– Я шалила, да и обрезала.
– Ну, это уж нехорошо! сколько раз я тебя просила, чтоб ты в своих шалостях хоть себя бы не уродовала.
– Разве это безобразно? ведь я только дома и когда жарко их распускаю.
– Куда же ты дела волосы? – спросила старушка, пристально смотря на внучку, которая, помолчав немного, холодно отвечала:
– Они у Степана Петровича.
Радостная и лукавая улыбка озарила доброе лицо старушки.
Молчание длилось с минуту. Лиза, напевая, села к столу, взяла карандаш и стала небрежно чертить им.
