— В тот день, когда уехал папа. Я поймал ее, но
— Я лично полагаю, Анри, что та муха давно умерла, так что ты, видимо, ошибся, — проговорил я и направился к двери.
Однако, едва оказавшись за порогом столовой, я тут же бросился вверх по лестнице — к своему кабинету. В нем не оказалось ни единой мухи.
Я встревожился — в гораздо большей степени, чем мог предположить. Анри только что подтвердил, что Шара был гораздо ближе к разгадке, чем я понял это в тот момент, когда он толковал мне о своих догадках насчет Элен.
Впервые я подумал о том, что Шара, возможно, знает гораздо больше, чем говорит. И еще я впервые по-настоящему подумал об Элен: действительно ли она сошла с ума? Странное, какое-то зловещее чувство стало подниматься во мне, и чем больше я думал, тем сильнее оно становилось. Шара был прав: Элен
Но что могло быть причиной столь чудовищного преступления? Что привело к нему? Да что, черт побери, вообще случилось?
На память приходили сотни вопросов, которые Шара пытался задать Элен: некоторые совсем мягко, словно убаюкивающая медсестра, какие-то жестко и холодно, а иные и вовсе по-собачьи, гавкающе. Элен ответила только на некоторые из них, всегда тихим, спокойный тоном, словно не замечая, насколько резко они были заданы. Пребывая в забытьи, она, тем не менее, казалось, находилась в полном сознании.
Изысканный, хорошо воспитанный и основательно начитанный Шара производил впечатление человека, явно превосходившего по своему уровню просто интеллигентного полицейского. Он оказался тонким психологом и проявлял поразительное чутье к элементам неискренности, причем еще до того момента, как они прозвучат в том или ином заявлении. Я знал, что он воспринял некоторые из ее ответов как правдивые. Но затем наступила череда вопросов, на которые она так и не ответила, — а это были наиболее прямые и самые важные вопросы. С самого начала Элен избрала весьма простую тактику. «На этот вопрос я ответить не могу», — говорила она низким, спокойным голосом. Вот так-то! Повторение одного и того же вопроса, казалось, отнюдь не действовало ей на нервы. За все многочасье допросов, которые она выдержала в присутствии комиссара Шара, женщина ни разу не упрекнула его за то, что он задает ей один и тот же вопрос. И всякий раз говорила: «На этот вопрос я ответить не могу», как будто ей впервые пришлось услышать интерес в голосе комиссара и впервые ответить на него отказом.
Подобный стереотип поведения стал неким барьером, поверх которого комиссар Шара был не в состоянии бросить взгляд, чтобы заглянуть в мысли Элен. Она с подчеркнутой готовностью рассказывала о своей жизни с моим братом, которая, кстати, если верить ей, выглядела счастливой и безмятежной, но лишь до его кончины. Что же касается этого столь горестного события, то она ограничивалась лишь заявлениями о том, что сама убила мужа паровым молотом, но не говорила почему, что привело ее к драме, и как ей удалось заставить моего брата засунуть голову под стальную махину. И при этом никогда не отказывалась отвечать, просто замолкала, становилась безразличной ко всему, а затем без тени эмоций на лице произносила: «На этот вопрос я ответить не могу».
Между тем, как я успел заметить, Элен дала понять комиссару, что знала, как управлять паровым прессом.
Шара удалось отыскать лишь одно-единственное расхождение между фактическим положением дел и заявлениями Элен, а именно по поводу того, что механизм был приведен в действие дважды. Теперь Шара уже был не склонен приписывать это ее безумию. Подобная трещина в показаниях моей невестки казалась ему достаточно реальной, чтобы можно было надеяться на ее расширение. Однако Элен, казалось, навеки зацементировала ее, произнеся:
— Хорошо, признаюсь, я солгала вам. Я дважды опускала молот. Но не спрашивайте почему, я все равно не смогу ответить на этот вопрос.
— А скажите, мадам Деламбр, это ваше единственное… неточное заявление? — проговорил Шара, пытаясь пойти по следу того, что показалось ему надежной зацепкой.
— Да… и вы это знаете, месье комиссар.
К своей досаде, Шара заметил, что Элен читает его мысли как раскрытую книгу.
Я хотел позвать комиссара, но мысль о том, что он неизбежно начнет расспрашивать Анри, заставила меня остановиться. Было и еще что-то, затормозившее исполнение этого намерения: отголосок страха — он найдет ту самую муху, о которой говорил мальчик.
А это тоже основательно беспокоило меня, поскольку я не мог найти удовлетворительного объяснения возникшему страху.
Андре никак нельзя было отнести к числу тех «яйцеголовых» профессоров, которые способны разгуливать под дождем, сжимая под мышкой зонтик. Он был самым нормальным человеком, с чувством юмора, любил детей, животных и не мог без сострадания смотреть на то, как кто-то мучается. Его вообще все увлекало. Я не раз наблюдал, как он бросал работу, очарованный парадом местной пожарной команды или наслаждался пробегом «Тур де Франс», а то и вовсе маршировал следом за приехавшим в наши места бродячим цирком. Ему всегда нравились игры, в которых присутствовали логика и точность, типа бильярда и тенниса, бриджа и шахмат.
Но как же тогда объяснить его смерть? Что могло заставить его положить голову под паровой молот? Ведь не глупый же спор или тест на испытание смелости. Пари он никогда не любил и не хотел иметь дел со спорщиками. Когда бы ни заходил разговор о споре, он неизменно заявлял присутствующим, что это — сделка между дураком и хитрецом, а то и проходимцем, даже если жребий и может как-то решить их поединок.
Мне лично казалось, что существуют лишь два возможных объяснения смерти Андре: либо он сам сошел с ума, либо позволил жене лишить его жизни столь странным и чудовищным образом. Но какой же должна быть роль его жены? Ведь не могли же они оба одновременно рехнуться?
Решив под конец не посвящать Шара в содержание последних откровений моего племянника, я задумал сам допросить Элен.
Казалось, она ждала моего прихода, поскольку вошла в приемный зал едва ли не в ту же минуту, как старшая сестра разрешила нам свидание.
— Я бы хотела показать тебе мой сад, — сказала Элен, заметив мой изумленный взгляд, скользнувший по ее наброшенному на плечи пальто.
Так как она — одна из спокойных больных, ей разрешили прогулки по саду в отведенные для этого часы. Более того, она попросила, и ей отвели в соответствии с ее просьбой небольшую грядку для выращивания цветов, семена и саженцы роз я присылал ей из собственного сада.
Она сразу же повела меня к скамье, сколоченной из грубого дерева и располагавшейся неподалеку от ее грядки.
Какое-то время я мучительно придумывал повод, который мог бы затронуть смерть Андре, рука моя машинально водила концом зонтика по песку дорожки, вычерчивая на нем замысловатые закорючки.
— Франсуа, — после некоторого молчания проговорила Элен, — я хотела бы тебя кое о чем спросить.
— Спросить или попросить — что угодно, Элен. Для тебя я готов на все.
— Нет, это действительно всего лишь вопрос. Скажи, мухи долго живут?
Я уставился на нее и чуть было не сказал, что буквально несколько часов назад этот же вопрос мне задал ее сын, и в тот миг я понял, что именно здесь кроется разгадка терзавшей меня тайны. Более того, я допускал, что это позволит мне нанести удар, возможно даже сокрушительный удар, способный разрушить ее, доселе незыблемую, стену самообороны, вне зависимости от того, лежал ли в ее основе трезвый расчет или безумие.
Я не сводил с нее внимательного взгляда и сказал:
— По правде сказать, Элен, не знаю; но та муха, которую ты ищешь, сегодня утром была у меня в кабинете.
Сомнений быть не могло — я действительно нанес тот самый сокрушительный удар. Она так резко
