НАВЕДЕНИЕ МОСТОВ
Я пережил историю, воспоминание о которой охотно унес бы с собой в могилу. Но она живет, живет во мне, и я ничего не могу с этим поделать. Воспоминания преследуют меня, как будто это событие — единственное, что было в моей жизни. Они терзают меня и не дают покоя...
Мать устроила целый прием по случаю возвращения сына под отчий кров. Я только вчера снял военную форму и хочу сразу же пойти работать. Мать никак не может понять, почему это я так рвусь на работу. А я просто не могу оставаться один на один со своими мыслями.
— Ты был хорошим солдатом? — спрашивает она.
— У меня два ордена.
— Молодец! Иди умывайся. — Моя мать любит порядок.
Я иду в душ, открываю полностью кран и долго стою под упругими струями. В домашней рубашке с короткими рукавами и тренировочных брюках я чувствую себя совсем гражданским.
Положив свои награды в шкатулку, я спрятал ее подальше в шкаф.
— За что тебя наградили? — спросила мать.
— Я хорошо нес службу.
— Хорошие работники повсюду нужны, — деловито заметила мать, она не могла не сказать что- нибудь в этом роде. — Во всяком случае, ты всегда заработаешь себе на хлеб. — И она отрезала мне большой ломоть. — Завтра идешь работать?
— Да.
— Ну и отлично! На работе все быстро проходит.
— А что должно пройти?
Знала ли мама, что должно было пройти?
Наш взвод был направлен в Польшу для участия в совместных маневрах. Мы остановились в районе Зелёна-Гуры, на берегу полноводной широкой реки. Вокруг простирался густой лес; его деревья, казалось, упирались своими вершинами прямо в небо. Внизу все заросло кустарником, так что пробираться через него приходилось не иначе как прорубая себе дорогу.
Незадолго до нашего появления здесь пронесся ураган, обламывавший с деревьев сучья толщиной в руку. По реке, поднявшейся значительно выше обычного уровня, плыли обломки бревен и целые деревья, вырванные с корнем, и поток стремительно уносил их вниз по течению. Изредка с реки доносился треск ударявшихся друг о друга бревен.
И вот опять разразился ливень, дождевые потоки громко и размеренно барабанили по листьям деревьев. Лес словно затаился в немом ожидании.
Мы уже два дня находились в районе сосредоточения, и наконец пришел приказ — предстояло навести через реку понтонный мост для переправы танков. Наше подразделение тотчас же приступило к подготовке фронта работ. Понтоны были собраны и подведены к самой воде. Река бурлила и пенилась, дождь лил как из ведра, так что вскоре на нас не осталось сухой нитки. К тому же быстро наступившая темнота затрудняла работу.
Позже подошли мощные грузовики, и по радио было объявлено, что в помощь нам придается взвод польских саперов. Наш командир облегченно вздохнул и направил их к месту стоянки транспорта на берегу реки.
Польские солдаты быстро соскакивали с автомашин и строились. Мы подошли к коллегам из Войска Польского и обступили их со всех сторон. Вокруг гудели голоса, раздавались дружеские приветствия, обе стороны обменивались крепкими рукопожатиями...
И вот наконец первый понтон спущен на воду. Мы еще не сработались с польскими саперами и лишь присматривались друг к другу, как это делают люди, которым предстоит трудная работа, и примерно так, как два человека, прежде чем поднять тяжелую балку, примеряются, как им удобнее взяться за нее.
Метрах в тридцати от будущего моста выше по течению через реку был протянут толстый стальной трос, за который крепились проволочными канатами пока еще разрозненные понтоны. Затем они выравнивались в линию вдоль троса и каждый понтон закреплялся якорями. Солдаты работали быстро и сноровисто, и мост рос на глазах.
На некотором удалении выше троса буксирный катер перехватывал плывущие по реке деревья, бревна, кряжи чтобы они не повредили уже закрепленные канатами понтоны.
Вместе с польским солдатом по имени Адам мы курсировали в надувной лодке вдоль наводившейся переправы и оттаскивали к берегу сучья и бревна, которые пропускал катер. Таким образом понтоны как бы страховались от ударов плывущих по реке бревен двойным заслоном. Адам, держась за трос, перегонял нашу надувную лодку, как паром, поперек реки, а я ловил багром плывущие мимо сучья и бревна и проталкивал их под натянутый трос. Когда Адам уставал перегонять лодку и у него начинали деревенеть пальцы, мы менялись местами, и он брался за багор. Трос вибрировал, как тетива лука после выстрела.
Мы отлично сработались с моим польским коллегой и прекрасно понимали друг друга, хотя я не знал польского, а Адам — немецкого. Но языковой барьер не разделял нас. Подчиняясь общему трудовому порыву, каждый из нас без лишних слов делал свое дело.
Примерно через полчаса нас должны были сменить. Но Адам сказал своему командиру, что смена не нужна. Я его поддержал. Мы вновь поплыли вдоль троса к середине реки. Вскоре я почувствовал, что руки у меня отяжелели. Я с таким трудом перебирал трос, как будто карабкался по канату на большую высоту.
Теперь мы менялись чаще. В этом случае Адам слегка сжимал мне руку выше локтя. Это походило на своеобразное приветствие при смене поста. Я поступал так же и чувствовал себя крепко связанным со своим напарником. Мы выполняли очень тяжелую и напряженную работу, но делали это с легкой душой, поскольку каждый из нас знал, что другой со своей стороны вложит все свои силы в общее дело.
Но случившееся вскоре непредвиденное происшествие нарушило нашу слаженную работу и надолго выбило из колеи.
Мы с Адамом находились на середине реки. Перед нами, ниже по течению, стоял на привязи к главному тросу ряд понтонов, уже поставленных на якоря. Наш трос, висевший низко над водой, задержал большое бревно, которое плыло поперек течения и, несмотря на все мои старания протолкнуть его под трос, оставалось на поверхности. Стоило мне погрузить под воду один конец этого бревна, второй высовывался на поверхность, и наоборот. Дерево подпрыгивало в воде, как поплавок, с той только разницей, что в этом поплавке было не менее четверти тонны.
Адам, с силой удерживавший лодку у каната, округлившимися глазами следил за моим единоборством с бревном. Наконец мне удалось протолкнуть его под трос, и оно поплыло к понтонам, на которых тоже стояли солдаты с баграми. Они проталкивали плывущий лес между бортами понтонов и готовы были то же самое сделать с этим громадным деревом. Но оно опять застряло, зацепившись теперь уже за проволочный канат, которым средний понтон крепился к главному тросу.
Адам начал изо всех сил тянуть нашу надувную лодку к берегу — там расстояние между водой и тросом достигало примерно метра. Мы проскользнули под тросом и поплыли к дереву. В его стволе торчала вбитая когда-то острая железная скоба. Она-то и зацепилась за канат понтона, и ее стержень начал рвать проволоку, из которой был свит канат. Дерево подпрыгивало на волнах, и скоба, то и дело врезаясь в канат, медленно перетирала проволоку. Мы с Адамом пытались снять канат со скобы, по он был слишком сильно натянут, и наши попытки ничем не кончались. Рвавшаяся проволока отскакивала, словно порванные струны, и можно было представить, с какой силой разлетится перерезанный канат, если порвется, — он снесет все на своем пути.
Отчаявшись собственными силами отцепить бревно, мы стали кричать солдатам на понтоне, чтобы они потравили лебедкой этот канат, но шум реки и ливень поглощали все звуки.
Я уже не сомневался в том, что предотвратить катастрофу невозможно. Взглянул на Адама. Он, словно заведенный, размеренно и упрямо делал свое дело, не издавая при этом ни единого звука. Мне хотелось крикнуть ему прямо в лицо, что мы почти кандидаты в покойники. Он сам это прекрасно знал и должен был испытывать чувство страха. Однако ничего подобного. И вдруг канат так рвануло, что он выскочил у меня из рук. Я попытался уцепиться за него, но поток подхватил лодку, и мы начали лихорадочно грести, чтобы вновь занять нужное положение. Дорога? была каждая минута. Бревно уперлось комлевой
