работу, — меня ожидали только на следующей неделе. Я стойко вынес бремя многочисленных приветствий, затем надвинул поглубже защитный шлем, прихватил инструмент и пошел на строительную площадку. Бригадир отдавал какие-то распоряжения на своем участке. Он удивленно взглянул на меня, но я чувствовал, что он рад моему приходу. Я был неплохим мастером, и он знал это лучше, чем кто-либо иной. Лифт промчал нас среди бетонных конструкций на последний этаж.
— Хорошо, что ты вернулся к нам, — промолвил как бы вскользь бригадир. Это уже было кое-что, потому что наш бригадир не любил расточать похвалы. — Эрих уже спрашивал меня, когда ты вернешься из армии. Они ожидают тебя в союзе резервистов. Зайди к нему. Ты должен всегда, понимаешь ли, всегда оставаться строителем и солдатом.
— Да, да. Ты, как всегда, прав, — нехотя ответил я. — Но пока оставь меня с этим в покое.
Он обиделся, хотел, видимо, сказать что-то резкое, но в последний момент решил воздержаться. Я со своей стороны тоже собирался выяснить у него некоторые служебные вопросы, но также не проронил ни слова. Он, безусловно, понял, что я чем-то расстроен.
Погрузившись в работу, я забыл о своих грустных мыслях, но вечером вновь нахлынули воспоминания. Я не мог забыть своего поражения, своего страха и все еще злился на Адама, особенно на то, что свое превосходство он пытался замаскировать показным, как мне казалось, дружелюбием. Одновременно мне не давали покоя угрызения совести. Я должен был сказать Адаму, какой он отважный парень, и поблагодарить его. Мне было бы тогда немного легче.
Неожиданно для самого себя я пришел к мысли нарисовать по памяти портрет Хеленки. Считалось, что я неплохо рисую, и мне хотелось изобразить ее такой, какой я увидел ее в первый раз, когда она стояла в дверях зала, еще до того, как Адам познакомил нас. После долгих размышлений мой замысел начал наконец приобретать реальные очертания. Оставалось только взяться за кисть и краски. Я рисовал с жаром, почти без перерывов и едва стоял на ногах от усталости, когда портрет был готов. Отойдя на несколько шагов назад, чтобы взглянуть на рисунок со стороны, я почувствовал острое разочарование — издали это было нечто весьма незначительное, слабое, далекое от того, что мне хотелось бы изобразить. Исправить что-либо уже было невозможно. Это была не Хеленка. За нею незримо стоял Адам, вытеснив собою образ девушки. Он мешал мне видеть ее такой, какой я запомнил ее. Стоило мне закрыть глаза, и в памяти вновь всплывало все, что случилось. Это тяготило меня. Я чувствовал, что должен что-то сделать. Что?
— Не пей пива на работе, — предупреждала меня мать, — это очень вредно.
— А что, я когда-нибудь пил на работе?
— Нет... Но ведь ты был в армии, и кто знает, чему ты там научился.
Я усмехнулся с горечью.
Как-то мать вернулась с работы и рассказала, что завтра они ожидают к себе на производство польских друзей. Поляки будут некоторое время работать у них. Один из инженеров приезжает из Кракова. Матери хотелось приветствовать польских коллег на их родном языке. Гости должны были чувствовать себя у нее как дома.
Я должен был написать ей несколько слов на польском языке, поскольку все-таки уже побывал у них в стране.
— Мама, все приветственные фразы я позабыл. Мне запомнились только прощальные слова на польском языке...
Промучившись еще какое-то время, я в конце концов взял отпуск, потому что чувствовал, что все больше замыкаюсь в себе и дальше так продолжаться не может. Мне хотелось совершить что-то невероятное, — например, приехать и отбить у Адама Хеленку. Я уже строил воздушные замки, и радужные надежды туманили мне голову, рассеивая все сомнения.
Я извлек из гаража свою видавшую виды машину. Ее возраст тщательно скрывался под отличным черным лаком и блестящими хромированными деталями. Сиденья были обтянуты ярко-красным ледерином. Во внутреннем устройстве автомобиля я не слишком разбирался, но полагался на его исправность и надеялся, что мы не подведем друг друга. Правда, перед этим путешествием мне было немного страшновато.
На следующее утро мне удалось сразу завести свой автомобиль, и я подкатил к дверям дома. Мать волновалась больше, чем я. Она села рядом со мной и превосходно выглядела в своей синей шляпке с вишневыми полями. На мне был парадный костюм в крупную полоску и какой-то пестрый шарф.
— Все отлично! — установила мать. И я не понял, относится ли это ко мне или к моему лимузину. Вероятнее всего, к нам обоим. Не поворачивая головы, она косила глазами в окно, но наша улица была тиха. На ней не было ни единой живой души, которая могла бы по достоинству оценить наш выезд.
Я доставил мать до самого места ее службы. Она потрепала меня по голове, и мне казалось, что она вот-вот заплачет.
— Так ты действительно едешь в Польшу?
Страна казалась ей чужой и далекой, хотя и была совсем рядом.
Мать медленно и чинно выходила из автомобиля. Я знал, что в этот момент в окна на нас смотрят ее коллеги и, войдя к себе, мать обязательно скажет с достоинством:
— Это мой сын!
На автостраде мой черный лимузин развил приличную скорость — временами она достигала 90 километров. Я удобно расположился на мягком сиденье. Солнце, вначале с трудом пробивавшееся сквозь утренний туман, постепенно начинало припекать. В пути для меня, как, наверное, для всякого водителя, наиболее удобное время — раннее утро и вечерние часы после захода солнца. Я непрерывно думал о Хеленке, с нетерпением ожидал встречи с ней и чувствовал себя кем-то вроде посланника с особыми полномочиями.
Прошло довольно мною времени, и вдруг мой мотор зачихал. Я съехал на обочину, залил бензин из имевшихся запасов и поехал дальше. Бензина у меня больше не было, я убедился, что мотор съедает его значительно активнее, чем я предполагал.
У первого предупредительного щита, свидетельствовавшего о приближении границы, я затормозил, чувствуя, что начинаю нервничать. У меня всегда так. При переезде границы возникает какое-то смутное беспокойство, и хотя у меня были самые лучшие намерения и совесть чиста, но сам вид ряда предписаний и запретов, которые вывешены на щитах справа и слева вдоль дороги, выводит меня из равновесия.
Польский пограничник, молчаливый парень, ограничился тем, что сравнил фотографию на паспорте с оригиналом. Я отъехал в сторону и, взглянув в зеркало, к своему ужасу, убедился, что выгляжу не лучше, чем во время маневров у Зелёна-Гуры. Пришлось взяться за ножницы и хоть как-то подровнять бороду.
Через несколько десятков километров путешествия по польской земле я заехал на заправку к колонке. Миновав небольшое село, заметил польского старшего стрелка, который стоял на обочине и подавал мне сигналы остановиться. Рядом с ним на земле лежал вещевой мешок. Я слегка притормозил, но затем, поравнявшись с солдатом, вновь дал газ. «Если ты отслужил, остановишь кого-нибудь из своих», — подумал я. Старший стрелок сначала схватился было за свой мешок, но, видя, что я проехал мимо, со вздохом опустил его на землю.
Когда колокольня поселка уже почти скрылась из виду, я все-таки развернулся и поехал обратно. Но, видимо, слишком долго раздумывал — солдата уже не было на месте. Я проехал весь поселок, глядя по сторонам, но его и след простыл.
Пополудни я приехал в город. По обе стороны шоссе вверх поднимались цеха химического завода. Из труб клубился дым. За заводом и выстроившимися в ряд домами дорога поворачивала на широкую, всю в зелени улицу, которая вскоре раздваивалась и вела по обе стороны от старого собора. Я остановился у развилки и спросил, как проехать на улицу Кохановского. Мне сказали, что нужно свернуть направо и второй перекресток за железнодорожным мостом выведет меня на нужную улицу.
Я попытался вновь завести мотор, но все напрасно. Он не нашел ничего лучше, как отказать именно здесь, в двух шагах от цели! Прямо хоть плачь...
Четверо добровольцев из числа прохожих вызвались помочь мне перетащить машину на стоянку. Я открыл капот. Внешне все было в порядке — все детали на месте, я, кажется, ничего не потерял в дороге. Проверил свечи. Большего я сделать не мог, поскольку на этом мои познания кончались. Оставив свою дорожную сумку на сиденье, я захлопнул дверцы. В первую очередь необходимо было найти
