беспокойство за Брионию. Нет, кто-то из них должен остаться в этих горах навсегда!
И Нюх твердо решил, что это будет не он!
Пробиваясь сквозь буран, он знал, что сейчас она скорее всего укрылась в какой-нибудь пещере или под нависающей скалой и пережидает ненастье. Когда он поднимется на перевал, она будет свежа и готова к решительной схватке с ним. Да и сейчас в голову ему может полететь камень или в сердце угодить пуля. Он уязвим, как детеныш, и почти так же слаб!
Ближе к рассвету Нюх услышал громовые раскаты, но сразу же понял, что это не гроза. Где-то в горах произошел снежный обвал. Он молился, чтобы причиной тому был неосторожный шаг Свелтланы и теперь она лежала бы, похороненная под снегом. О, если бы сама природа наказала ее — и избавила бы его от греха убийства!
«Я меньше всего на свете хочу убивать ее, но я должен быть уверен, что она не уничтожит меня!» — уговаривал себя Нюх.
Когда рассвело, он понял, что обвал случился далеко… Слишком далеко. И значит, Свелтлане придется покинуть этот мир от его лапы! Как он сможет жить после такого?
34
Баламут с Квакваком угодили в ловушку. Ночью намело столько снега, что к утру хижина оказалась засыпанной по самую крышу. Квакваку удалось прокопать туннель из окна, к счастью открывавшегося внутрь, но было ясно, что по такому снегу далеко не уйдешь. Вокруг все было белым-бело, даже горы исчезли под белой пеленой. Сосульки свисали с елей и сосен и казались клыками какого-то ужасного зверя. Дул жестокий ветер.
Немного поспорив с хозяйкой, Баламут согласился остаться в хижине до конца зимы.
— Ну и как же вы тут живете? Как проводите время? — спросил он хозяйку, которую звали Никнак.
— Чтобы прокормиться, мы прорубаем во льду лунки и ловим рыбу, — ответила она. — Когда кончаются дрова, собираем упавшие ветки сосен. Их много ломается под тяжестью снега. Чем мы еще занимаемся? Когда был жив мой дружок, зимой мы обычно делали каноэ и шили мокасины.
— Что ж, начнем с рыбной ловли, — сказал Баламут. — Я уверен, что полюблю рыбу. Кстати, а что случилось с вашим приятелем? — как бы между делом спросил он Никнак. — Уж не подавился ли он рыбьей костью?
— Нет. — Хозяйка сразу погрустнела. — Однажды его увидел человек-охотник.
У Баламута на шее шерсть встала дыбом.
— И?
— И застрелил. Вероятно, он стал воротником на пальто у какого-нибудь состоятельного господина. Или частью его шубы. Мы, соболя, очень высоко ценимся из-за нашего мягкого меха. Людям запретили убивать нас, но среди них попадаются нарушители. Они рискнут чем угодно, только бы заполучить наш мех. — Она погладила свой хвост и горестно вздохнула.
— А мой мех? — спросил Баламут.
Она брезгливо сморщила нос:
— Мех ласки? Вы думаете, хоть кто-нибудь стал бы по своей воле носить эту гадость? Никто его с вас не сдерет, будьте спокойны! На ваш «мех» и смотреть-то противно, не то что притронуться!
— Что ж, премного благодарен! — негодующе ответил Баламут. — Очень вежливо с вашей стороны так отзываться о моем мехе!
— Пожалуйста, — с милой улыбкой ответила она.
Утром гости вышли и сделали прорубь во льду озера. Никнак показала Баламуту, как сделать рыболовный крючок из канцелярской скрепки и привязать его к веревке. Изготовив нехитрое рыболовное снаряжение, все уселись вокруг лунки, опустили крючки в воду и стали ждать. Никнак и Кваквак тотчас же вытащили по рыбке, а приманка Баламута оказалась съеденной, но никакой рыбы на крючке не было. От зависти он чуть не расплакался.
— Почему у вас рыба ловится, а у меня нет? — с обидой спросил Баламут.
— Все дело в сноровке! — объяснила Никнак.
— Надо быть проворнее, — добавил Кваквак.
Баламуту объяснили, когда следует дергать веревку, чтобы крючок впился в губу клюющей рыбы. Баламут последовал совету бывалых рыбаков и вскоре вытащил первую серебристую рыбину.
— Мне это нравится! — возбужденно закричал он. — Эти рыбки очень сильные, правда? Не будешь крепко держать удочку, так они тебя самого затянут в воду! Эй! Эй! Еще одна! Ай да я!
Всю зиму он удил рыбу. Всю зиму он ее ел. Вместе с Квакваком они сделали каноэ из веток и коры и сплели несколько пар мокасин. Когда кончились дрова, Баламут собирал в лесу хворост и отморозил два пальца на задней лапе. Всю зиму он пил какао, запас которого в хижине был, казалось, неисчерпаем. Однако к концу зимы и оно ему смертельно надоело, несмотря на то что Никнак варила его мастерски, с аппетитной пенкой. К весне он уже возненавидел гостеприимную хижину. Баламут начал бредить во сне, днем разражался многословными тирадами по любому случаю, осыпал бранью Никнак и Кваквака, хотя те давно перестали обращать на него внимание, поглощенные друг другом.
С первыми лучами солнца, растопившими снег, однажды утром Баламут оставил их еще спящими и в одиночку ушел в горы.
Квакваку он оставил записку, где, извинившись за неожиданный уход и поблагодарив гарпунера за верную службу, признался, что, как это ни печально, им пора расстаться. Баламут возненавидел своих соседей по хижине. Он изучил малейшие подробности их жизни, начиная с того, как они утром чистят зубы, и кончая тем, как каждый из них подпиливает когти перед сном. Он вздрагивал всякий раз, когда вспоминал о ловле блох втроем. Храп. Чиханье. Сопение. Кашель. Баламут слышал их тысячи раз, и они сводили его с ума. Он знал каждую шерстинку соседей, каждое пятнышко на их носах! Он мог предугадать каждое их движение, каждый жест, каждое словцо, которое они скажут.
«Нет, звери не должны жить в такой тесноте, — размышлял он, с трудом шагая на снегоступах по насту. — Никто не должен до такой степени открываться перед другими. Спасти от этого могут только стены! Стены везде, чтобы не видеть соседей. Вернувшись домой, я предложу запустить в действие программу строительства стен. Чтобы заработать на нее деньги, я организую в Туманном марафон! Я устрою заплыв по реке Бронн. Я проеду на велосипеде весь Поднебесный из конца в конец. Высокие стены — вот спасение! Высокие стены с колючей проволокой наверху. Каждому зверю нужно предоставить отдельное помещение. Раз в месяц, ну может быть, в две недели, каждому будет позволено постучать в дверь соседа и спросить его: „Как поживаешь?“ — но в остальное время все будут держаться особняком и искать счастье в себе самих».
Баламут в одиночку перешел через горы. Он отражал нападения бандитов, пробирался через непроходимые леса и болота, дрался с дикими зверями. Он стал горным лаской, жителем приграничной полосы, охотником (рыбаком, как вы знаете, он уже был), зверем, полагающимся лишь на самого себя, тем, кто может довольствоваться двумя бобами и пятью минутами сна в сутки. К его правой лапе был примотан охотничий нож, глаза превратились в узенькие щелочки, а шерсть огрубела от постоянного пребывания на холоде. Кузен Баламута, достопочтенный Остронюх Серебряк, не узнал бы его.
В конце концов он добрался до золотых приисков. Это был своего рода город, точнее, палаточный лагерь с несколькими деревянными лачугами. Снег уже превратился в грязное месиво, в холодное болото. Обитатели лагеря были в грязи с головы до лап. На всей территории лагеря не оставалось ни одного сухого местечка.
Баламут обратился к первому встречному облезлому, замызганному опоссуму.
— Где я могу найти Джо Уля? — прохрипел он.
