понятия не имеет, не говоря уж о том, чтоб ими заниматься. Дети страшно возмутились – а ведь их двадцать три, чтоб мне провалиться, – но на убийство никто бы из них не пошел. Можешь поверить.
– Верю.
– Хорошо. Я также заглянула в окружной и в национальный центр информации. В данный момент у нас в округе только один субъект режет груди. По крайней мере, по религиозным мотивам. Но тот парень из Омахи просто их отрезает, а если говорить об отхваченных гениталиях, отрезанных лицах, тут ассортимент широкий… – Шарон вдруг крепко стиснула губы, пристально глядя в какую-то точку стены над головой Холлорана. – Знаешь, трудно поверить, до чего доходит…
Она взглянула на него, поднялась, снова села.
– Плохо выглядишь. Домой надо идти.
– Тебе тоже. Спокойной ночи. – Он подвинул пачку бумаг в кружок света и принялся вновь перечитывать.
– Хочешь поговорить?
– О чем?
– О Дэнни.
– Боже мой, нет! – Он продолжал читать.
– А я хочу.
– Поговори где-нибудь в другом месте.
– Ты ни в чем не виноват, Майк.
– Я не один из пострадавших детей, которыми ты занимаешься, не нуждаюсь в дешевом психологическом анализе со стороны девчонки с какой-то там дурацкой степенью. Оставь меня в покое.
– Каешься, как слизняк-католик. Глупо.
– Пошла в задницу, Шарон, к чертовой матери!
– Ну, возможно, поможет, хоть, по-моему, ты еще к этому не готов. Никогда не слышала от тебя ругани.
Холлоран взглянул на милую молодую женщину из Висконсина, которая почти ежедневно имеет дело с детьми, подвергшимися сексуальному насилию, и до сих пор не может заставить себя выругаться.
– Уходи, – устало вымолвил он. – Иди домой. Оставь меня.
Она тихо посидела минуту, глядя на стопки бумаг у него на столе.
– Что ищешь?
– Иди.
– Не могу. Мне здесь нравится. Гудящие лампы дневного света, застарелый запах пота, сексуальное возбуждение… Никак не могу до конца насладиться.
Холлоран еще чуть отодвинулся в кресле, глядя на нее.
– Скажи, как от тебя отделаться?
– Что это? – кивнула она на бумаги.
Он вздохнул.
– Документы, которые нашлись в доме Клейнфельдтов. В основном счета, квитанции, расписки, налоговые декларации.
– И все?
– Все.
– А банковские бумаги, чеки, корреспонденция?..
Холлоран покачал головой:
– Ничего. Они за все платили наличными. Ничего не обнаружив в доме, я проверил кредитную историю и выяснил, что они просто не значатся ни в одной окружной базе данных.
– Такого быть не может.
– До нынешнего дня я бы сказал то же самое, а теперь все уже перелопатил. Даже в дорожном управлении нет ничего, что меня по-настоящему испугало. Насколько могу судить, десять последних лет Клейнфельдты разъезжали по моему округу, не имея водительских прав.
Теперь Шарон сильно заинтересовалась. Наклонилась над столом, разглядывая разложенные бумаги, пытаясь прочесть перевернутый текст.
– Похоже, в самом деле от кого-то скрывались.
– Похоже.
– И видно, тот, от кого они прятались, их отыскал.
– Если не согласиться с теорией комиссара Хаймке, что это либо гангстерская разборка, либо дело рук разъездного маньяка.
– Шутишь.
– Не шучу. – Он ткнул пальцем в бумагу, лежавшую сверху одной стопки: налоговая декларация пятилетней давности. – В любом случае, если ты исключаешь разгневанных прихожан, я должен найти кого-то, кто хотя бы знал Клейнфельдтов настолько, чтоб пойти на убийство, а под это определение явно никто в нашем округе не подпадает. Они жили затворниками, отшельниками.
– Старые адреса можно установить по налоговым декларациям.
– Была такая мысль, но копии хранятся всего десять лет, а все эти годы они жили здесь. Поэтому я обратился во внутреннюю налоговую службу Соединенных Штатов, от души наслушался всяких песен насчет конфиденциальной информации, особом разрешении, а когда пригрозил ордером, сукин сын на другом конце провода пожелал мне удачи в Федеральном суде, обещая со мной побеседовать лет через пятьдесят.
– Слизняк.
– Я думал, это католики слизняки.
– Широкая категория, всем места хватит. Дай мне одну минуту.
– Зачем? – Холлоран проследовал за Шарон в главный офис, сощурился в неожиданном ярком свете, впервые обратив внимание на назойливое гудение флуоресцентных ламп. Оглянулся вокруг на пустые столы. – Где Клитон и Биллингс?
– Внизу. – Шарон села в свое кресло, схватила телефон, вызвала номер из памяти. – Сегодня Мелисса дежурит в диспетчерской. В ее дежурство тут больше никто не работает. Ты когда-нибудь был здесь в третью смену?
– Даже не припомню. – Холлоран опустился в кресло Клитона за соседним столом, стараясь мысленно представить Мелиссу Клемке, копию Мэрилин Монро, исполняющую сегодня обязанности диспетчера. – Пристают они к ней?
– Нет, если смерти себе не желают, – фыркнула Шарон. – Просто смотрят. А это ее забавляет.
– Правда?
– Конечно.
– Кстати, кому ты звонишь в такой час?
– Тому, кто никогда не спит… Джимми? Это Шарон. Слушай, мы ищем прежние адреса Клейнфельдтов. Слышал про них? Ну, ваши ребята ткнули нас носом в стенку. Несут какую-то чушь насчет специального допуска… – Она минуту внимательно слушала, потом сказала: – Можешь устроить? Банзай.
Разъединилась и повернулась в кресле.
– У тебя есть крот во внутренней налоговой службе? – полюбопытствовал Холлоран.
Шарон пропустила вопрос мимо ушей.
– Очевидно, что в особых обстоятельствах можно не указывать адрес в анкетах и бланках. Например, в рамках программы защиты свидетелей, работников розыска и так далее. Может, Клейнфельдты чем-то таким занимались, а подобные данные не разглашаются даже по судебному постановлению. Налоговая служба их держит в строжайшем секрете. Однако в данном случае, когда они мертвы и прочее, можно их получить, преодолев тысячу с чем-то преград, расставленных на федеральном уровне, о чем и говорил твой собеседник, но на это уйдет много месяцев.
– Проклятие!
– Ну, Джимми перезвонит. Скоро.
Холлоран заморгал, глядя на нее:
– Найдет адреса? Сейчас?
