широко расставленных ног приказчика, так что Егору пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы не упустить его.
— Ку-ды… — так же спокойно протянул Егор, поднимая в воздух парнишку, тем самым лишая его опоры.
— Пусти, — зло проскулил Прошка.
— Я те щас пущу, — все так же спокойно и тихо сказал Егор.
Вывернув из-за спины Прошки руку, Егор вытянул ее вверх и, разжав пальцы, отобрал нож, который тот пытался спрятать.
— Отдай, — крикнул Прошка.
— Я те щас так отдам, семь ден не сядешь, — как прежде, спокойно сказал Егор.
— Отдай, это мой!
Егор повертел в руках короткий, сантиметров в двадцать нож с гнутой костяной ручкой, украшенной резьбой, и прекрасно отполированным лезвием.
— И куды ты с ним летел? — спросил Егор, пробуя грубой кожей большого пальца острие ножа.
— Куды надо! Отдай!
Прошка подпрыгнул, вцепился двумя руками в рукав Егорова кафтана, да так и повис.
— Не мне, так отцу скажешь.
— Курицу жарить хотели! У реки, — сказал Прошка и, выпустив рукав, упал на траву. — Теперь отдай, — сказал он, поднимаясь на ноги.
— Откуда же у вас курица?
— Семкина. Ее коршун утащить хотел, а мы его камнями прогнали. А он курице уже шею склюнул.
— Так ее же теперь нельзя есть, — сказал Стас.
— Почему? — удивленно спросил Прошка. Он обернулся и посмотрел на Стаса.
— Она ведь не умерла — ее убили.
— Сказано в правилах митрополита Иоанна, — назидательно произнес Стас, обращаясь к Прошке. — «Животных и птиц, растерзанных птицами или зверями, не подобает есть. Если же кто будет их есть, или будет служить на опресноках, или в четыредесятницу будет употреблять в пищу мясо или пить кровь животных, те подлежат исправлению».
— Почему нельзя. Она же не издохла, а…
— Сказано нельзя, значит, нельзя, — сказал, как отрезал, Фрол Емельянович, стоявший доселе за спиной у Стаса.
Выйдя из избы на шум, учиненный Прошкой, он увидел, что Егор отобрал у мальчика нож, но обнаруживать себя не стал. Малышев не любил, когда сын жаловался ему. Прошка обреченно посмотрел на отца.
— Со двора ни на шаг, — сказал отец.
— Мне же нужно Семку предупредить, — начал канючить Прошка. — Он ведь не знает, что ее есть нельзя.
— Ему мать объяснила, — сказал Егор. — Скрось до дому бежал и орал на всю улицу да за ухо держался.
— Я тебе говорил, чтобы нож на улицу не таскал — отберу? — спросил Фрол Емельянович.
— Говорил, — опустив голову, промычал Прошка и шмыгнул носом.
— Зачем ты ему вообще нож купил, — не то спросил, не то удивился Стас.
— Мал еще.
— Это не я, это турок — купец. В прошлом годе моржовый клык у меня шесть ден торговал. Думал, выторговал, купил дешево. На радостях Прошке нож подарил, Варваре шкатулку…
— А через шашнадцать ден, — продолжил Егор, — корабль пришел. Одним моржовым клыком груженый. И цена на него почитай в два раза упала.
— Турок-то своего не упустил, — подметил Малышев, — да и мы выгоду получили немалую, все остатки с прошлого завозу ему отдали. Станислав, — Фрол Емельянович, как всегда, сделал ударение на букву «и». — Парень к тебе прислушивается.
Ты бы объяснил ему, что да как. Научил бы грамоте, счету.
— Да я бы и сам поучился, — сказал Егор. — Уж больно ловко Станислав считает столбцами.
— Это просто, — сказал Стас и, отряхнув со штанин ивовую стружку, поднялся со ступени. — Пошли к амбару. Там как раз песок есть.
Стас, Малышев, Егор и Прошка подошли к амбару. Стас присел на корточки, ножом расчистил место на песке и, задумавшись на секунду, решил начать с простого. Со сложения нескольких чисел.
— Вот смотрите… — начал Стас, но недоговорил.
Он почувствовал, как будто кто-то мягко, но сильно толкнул его в затылок.
Перед глазами все поплыло, появилась рябь. Кожа на лице стала чужой и холодной. Стас уронил голову на грудь, после чего руки его обвисли, как веревки, и ключник повалился на правый бок.
Очнулся он от того, что ему на голову лили холодную воду. Открыв глаза, сквозь пелену Стас не сразу смог разглядеть лица людей, склонившихся над ним. Когда пелена рассеялась, Стас понял, что сильно всех напугал. Больше всех испугался Прошка.
— Ну, слава Богу, — вздохнул Фрол Емельянович. — Напугал-то как всех.
Стас приподнялся на локтях, перевернулся набок, но не рискнув вставать, сел на траву возле крыльца, куда его оттащили.
— Я что-то пропустил? — спросил Стас, посмотрев на Малышева.
— Ты чувств лишился, — ответил Фрол Емельянович. — Прошка решил, что ты уже помер.
— Да вроде не ко времени еще… А правда, чего это я?
— Кто тебя знает? — сказал Егор. — Может, солнце голову напекло, может, и правду чуть Богу душу не отдал, да потом он отпустил тебя.
В темнеющем небе зажглись первые звезды, в саду знакомую песню затянули сверчки. На соседней улице лаяла собака. Стас сидел на ступенях лестницы, ведущей на крыльцо, и дышал вечерней прохладой. В сенях хлопнула дверь, скрипнули половицы, и на лестнице в одной рубашке появился Прошка. В руках у него была крынка с молоком.
— Держи. Мать сказала, тебе сейчас хорошо молока выпить. Оно сил придает.
— Спасибо, — принимая крынку, сказал Стас.
Прошка сел на ступеньку рядом с ключником.
Молоко было парным и чуть сладковатым. Стас сделал больше десятка глотков, прежде чем смог остановиться. Глубоко вздохнув, он еще раз посмотрел на темнеющее небо. Собака на соседней улице все продолжала надрываться. Теперь ей вторила другая, что была гораздо дальше.
— А с тобой такое часто бывает? — спросил Прошка.
— Первый раз.
— Тебя, наверное, сглазил кто-то. Или кикимора наколдовала. Дед говорил, что они часто людей колдуют.
— Кикимора? — медленно сказал Стас. — Кикимора могла. Кикимора она такая.
— А кто она кикимора? — спросил Прошка.
— Кикимора — это злой дух дома, — Стас говорил медленно, как будто задумался над чем-то. — Маленькая женщина-невидимка. По ночам приходит к непослушным детям или просто пряжу путает.
— А зачем?
— Озорничает. Правда, кружева любит плести. А вот если кто услышит звуки прялки — быть беде. Вообще она очень не любит домашних животных, особенно кур. Но если захочет, может и хозяина из дому выжить.
— А бабка говорила, что она жена домового.
— Правильно говорила.
— Но домовой ведь добрый. А она злая. Почему?
— Домовой… домовой — это дух предков. Он даже бывает похож на хозяина дома. А когда семья переезжает в новый дом, домового нужно суметь уговорить поехать вмести со всеми.
— А Семка Оглоблин говорил, что домового можно вывести из яйца, снесенного петухом. Что его
