Стас встал из-за стола и трижды перекрестился на образа.
— Семен, проводишь Станислава, покажешь, — сказал Малышев, сделав ударение в имени на «и».
— У-гу, — сказал Семен и так же, как Иван, не спеша поднялся с приступка.
— Пошли.
На улице было темно, белые точки звезд, словно россыпь пшена выступили на небе. Воздух был прохладен и свеж, сверчки пели свою песню. Семен проводил гостя на сеновал и показал, где тот будет спать. Стас поблагодарил его и забрался по приставной лестнице на сушилы. Наверху головокружительно пахло свежим сеном. Оно было настолько мягким, что когда Стас лег на спину и раскинул руки, единственное, о чем он успел подумать, это: «Господи, как же я сегодня устал». Через секунду Стас провалился в глубокий и спокойный сон. Этой ночью ему ничего не приснилось.
Утром Стас проснулся от того, что кто-то тормошил его за плечо. Открыв глаза, он увидел перед собой белобрысого голубоглазого мальчика лет двенадцати.
Стас смотрел на него, неподвижно лежа на спине, раскинув руки в разные стороны. Вокруг, как и вчера, волшебно пахло свежим сеном.
— Тебя зовут Станислав? — спросил мальчик, так же, как и отец, делая ударение на букве «и».
— Точно, — ответил Стас и, подняв брови, чуть улыбнулся. — А тебя Прошка?
— Да-а… — улыбнулся мальчик. — А откуда ты знаешь?
— Я все знаю, — сказал Стас и сел, чуть подтянув к себе ноги.
Вчера, когда он выходил из избы, Малышев сказал жене, чтобы Прошка утром оставался дома, иначе он его выпорет. Несложно было догадаться, что Прошка — это сын.
— Это тебе, — сказал Прошка, достав из-за спины крынку с молоком и большой кусок черного хлеба. — Отец сказал, чтобы, когда ты поешь, я проводил тебя на пристань.
— Зачем? — спросил Стас и откусил от куска хлеба.
Прошка пожал плечами.
— Не знаю. Сказал отнести поесть и отвести.
— У вас возле пристани амбары? — Стас припал к крынке и сделал несколько глотков.
— Да.
— А ты отцу не помогаешь?
— Помогаю иногда. Когда он просит.
— А сам что же? Не догадываешься.
— Когда не просит, можно леща получить.
— Тоже верно, — согласился Стас и снова припал к крынке.
— А у тебя правда стекла есть, чтобы лучше видеть? — спросил Прошка.
— Откуда знаешь?
— Семен рассказывал, когда рыбу удили, что вчера видел у тебя эти стекла.
— Так ты уже и на рыбалку сходил? — удивился Стас. — Когда же успел?
— На зорьке, — улыбнулся мальчик.
— На зорьке? Молодец. А я вот никак не могу себя заставить рано вставать.
— Семен поможет, — с легкой обидой сказал Прошка. — Водицей из черпака.
Ну ты стекла-то покажешь?
Стас достал очки и протянул их мальчику.
— На. Только осторожно, не сломай. Мне без них туго будет.
Прошка заулыбался и, повертев очки в руках, нацепил их себе на нос. Стас посмотрел на него и тоже улыбнулся.
— Чего же тут лучше… Вообще ничего не видать, — разочарованно сказал Прошка и снял очки. — А говорили, стоят дюже дорого…
— Лучше видно тем, у кого зрение плохое. А у тебя оно хорошее. Так что тебе эти стекла не нужны.
— Так если с хорошим не видать, с плохим и подавно…
— Давай меняться. — Стас сделал большой глоток и допил молоко. — Я тебе крынку, а ты мне мои стеклышки.
Прошка протянул Стасу очки и забрал крынку.
— Пошли, отец ждет.
Мальчуган ловко спустился с сеновала и выбежал во двор. Стас спускался не спеша, всякий раз с трудом нащупывая ступень круто поставленной лестницы.
Когда он вышел из-под навеса, солнце ослепило его. Прикрываясь рукой, Егоров неторопливо прошел через двор. Кроме конюха, того самого, что вчера с трудом удержал в руках крынку, вилы и березовый кол, во дворе никого не было. Игнашка стоял возле лошади, затягивая хомут. Стас неспешно прошел мимо телеги, похлопал по крупу лошади и остановился. Конюх недоверчиво посмотрел на вчерашнего ночного гостя, подтянул хомут. Только сейчас Стас смог разглядеть его лучше.
Игнат был невысоким щуплым молодцом лет двадцати пяти, может, чуть меньше.
Одет был в темно-коричневые штаны, серую рубаху, скудно расшитую у ворота красными узорами, на ногах лапти, на голове шапка.
— Тебя Игнат зовут? — спросил Стас.
— Игнат, — все еще недоверчиво ответил конюх. — А ты Станислав?
— Станислав. На мельницу собираешься?
— А ты откуда знаешь? — больше испугался, нежели удивился Игнат.
— Я все знаю, — Стас постарался сделать многозначительное лицо. — Поначалу утром собирались, но потом Фрол Емельянович передумал.
Игнашка растерялся пуще прежнего и, силясь понять, откуда странный гость мог знать, куда хозяин собирался ехать и когда, смотрел на Стаса, чуть приоткрыв рот, тем более что тот встал, когда петухи уже часов пять как пропели.
Из дома выбежал Прошка, подбежал к Стасу и дернул его за рукав.
— Пошли. А то батя ругаться будет.
Стас пошел к калитке следом за сыном купца, а Игнат все стоял и смотрел ему вслед.
Город жил обычной жизнью. По улицам ездили груженые и пустые подводы, горожане спешили по своим делам, лавочники торговали, ремесленники работали.
От вчерашнего веселья не осталось и следа. Навстречу Егорову шли те же люди, что и вчера, только одетые менее нарядно. На женщинах были поневы, на мужчинах зипуны — узкое и короткое платье, иногда до колен. У бедных из сермяги, у богатых — из легкой материи наподобие шелка. Чаще белого цвета, с пуговицами. Знатные горожане носили кафтаны. Они достигали икры, чтобы выставить напоказ шитые золотом сапоги и пуговицы числом от 12 до
30. Пояса были украшены камнями, золотом и серебром, серебряными бляхами.
Пояса были шелковые, бархатные, кожаные. На поясах у них висели капторги или застежни, тузлуки и кошель — калита. Мужчины любили подпоясываться под брюхо, отчего живот казался отвислым. На головах женщины носили волосники и подбурсники, походившие на скуфью из шелковой материи, с ушками или оторочками по краям, унизывались жемчугом и камнями. А вот еще одна горожанка с кикой. Кика или кичка — шапка с возвышенной плоскостью на лбу, разукрашенная золотом, жемчугом, камнями, иногда делалась из серебряного листа, подбитого материей.
Головной убор на Руси играл большую роль в жизни женщины. Он был символом брачной жизни и обязательной частью приданого. Считалось стыдом и грехом выставлять волосы напоказ.
— Что-то тихо сегодня на улице, — сказал Стас. — А вчера праздник прямо через край лил.
— Да ты что? — усмехнулся Прошка. — Вчера же коронация царя Федора Иоанновича была. А еще говорил, что все знаешь…
— Вот оно что… — протянул Стас, посмотрев поверх крыш домов, и тихо пробормотал себе под нос: — Коронация Федора… а это значит… Это значит тридцать первое мая тысяча пятьсот восемьдесят четвертого года.
