Стас улыбнулся и отдал Игнату кувшин. Тот переложил березовый кол с руки на руку, взял кувшин, кол выскользнул у него из рук, он попытался его поймать и чуть не выронил кувшин. Стас сильно устал за этот длинный день, но от неловкости конюха еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
Гостя провели через сени, в которых лежали рогожи, и открыли перед ним дверь избы. Чтобы войти в нее, Егорову пришлось нагнуться.
Изба была правильной квадратной формы девять на девять метров в шесть окон со слюдой вместо стекол. Потолки, как показалось Стасу, были низковаты.
Посреди избы с голыми стенами стояла огромная русская печь, украшенная изразцами. Вдоль левой стены стояли сундуки и дубовые лавки, приделанные к ней намертво. Лавки были застланы нарядными полавочниками — покрывалами, состоявшими из двух частей одна короче другой. Длинная застилала лавку, другая закрывала пространство под ней. Пол застлан цветастыми половиками, посреди комнаты стоял большой дубовый стол, покрытый скатертью, с ножками, украшенными резьбой. На столе стояли два светильника с конопляным маслом, их светом и освещалась изба. С двух сторон от стола были широкие лавки, также застланные полавочниками.
За столом сидел рослый крепкий мужик лет сорока пяти, очевидно, он и был хозяином дома. Стас осмотрелся в избе, нашел образа и трижды перекрестился, еле слышно бормоча: «Господи, помилуй», после чего поздоровался с хозяином.
— Проходи, чего же у порога стоять, — сказал Малышев, поднимаясь из-за стола.
— Спасибо, — сказал Стас и сделал несколько шагов к хозяину дома.
Егоров осмотрелся и на удивление не заметил безделиц, которыми обычно украшались дома богатых людей: серебряные яблоки, костяной город с башнями…
— Малышев меня зовут, — как показалось Егорову, со значением сказал хозяин кошеля. — Слыхал, наверное?
— Нет, — Стас отрицательно покачал головой.
— Да быть такого не может, — улыбнулся Малышев. — Фрол Емельянович…
Меня вся Москва знает. И во Пскове, и в Новгороде…
— Я нездешний.
— Как же ты меня нашел?
— Не искал я тебя. Случайно к дому вышел. Гляжу, буковка на воротах та же, что и на кошеле, и узоры… Я, правда, взял одну деньгу. Очень есть хотелось. Ты уж не гневайся.
— Ты мог больше взять, но не взял.
— Мне не нужно было больше. Я просто хотел есть.
— Бьюсь об заклад, что ты и сейчас голодный, — улыбнулся Малышев и, обернувшись, крикнул куда- то за спину: — Варенька, собери на стол, голубушка. А ты проходи к столу-то. Садись.
Стас подошел к дубовому столу с левой стороны и, перемахнув через лавку, сел. Хозяин тоже сел, продолжая следить за гостем пытливым взглядом. Иван передвинул лукошко, лежавшее на приступке, пристроился у печи.
— Как звать-то тебя?
— Станислав.
— Станислав? — удивился Малышев. — Литвин?
— Нет. Русский.
— Имя больно странное для русского.
— Так уж назвали, — ответил Стас.
Он достал очки, протер круглые стекла отворотом рубахи и нацепил их на чуть оттопыренные уши. Дверь в избу отворилась. Малышев и Стас повернулись и увидели вошедшего в избу Семена. Тот остановился на мгновение у порога, но тут же закрыл за собой дверь и сел на приступок у печи, рядом с Иваном.
— Откуда же будешь? — спросил Малышев, повернувшись к Стасу.
— Издалека.
Из кухни вышла женщина лет тридцати пяти, румяная, как принято говорить в таких случаях, «в теле». На ней был летник, надетый поверх рубахи, с рукавами накапками, голова обвязана платком.
— Здравствуй, хозяюшка, — поздоровался Стас, поднявшись с лавки.
— Здравствуй, — тихо ответила Варвара Егоровна.
На какое-то мгновение Стасу показалось, что ее глаза чем-то опечалены.
Он сел и снова перевел взгляд на хозяина дома. Варвара Егоровна без суеты, но очень быстро выставила на стол миску пареной репы, жаровню с жареной рыбой, крынку молока, чугунок пшенной каши и полкраюхи хлеба.
— Может, бражки тебе поднести? — спросил Мартынов.
— Не откажусь, — соврал Стас.
Выпить браги ему сейчас хотелось меньше всего, но отказываться было нельзя.
«Какой же русский весел без питья».
Варвара Егоровна поставила перед гостем неглубокую медную тарель, медный кубок, положила деревянную ложку. Стас в нерешительности осмотрел еду.
У него совершенно вылетело из головы, как было принято в старину приступать к трапезе в гостях.
— Чего сидишь-то? — спросил Малышев, наливая в стакан брагу. — Ешь. Я-то ужо не буду. Мы уж спать ложились.
Стас залпом осушил кубок, утер губы тыльной стороной ладони, пододвинул к себе жаровню, и, зацепив деревянной лопаткой, лежавшей в ней, большой кусок жареного карпа, положил в свою миску.
— В Москву-то зачем пришел? Своих ищешь или дело какое?
— Нет у меня никого в Москве, — ответил Стас, пережевывая рыбу, и покачал головой. — И дела никакого нет. Слышал много про Москву, а ни разу не был. А тут так получилось, рядом оказался. Дай, думаю, зайду, хоть глазком взгляну. Может, повезет, государя увижу.
— А что получилось-то? — как бы между прочим спросил Малышев.
Стас молча протянул руку к крынке с брагой и налил себе полстакана. Малышев не стал настаивать на ответе.
— Стекла у тебя… для глаз… из Венеции? Бывал там, что ли?
— Нет. Не довелось. Подарок, — быстро сориентировался Стас. — За службу.
— У кого же раньше служил?
Стас выпил брагу, поставил стакан на стол и посмотрел на Малышева.
— Прости, Фрол Емельянович, но не спрашивай, пожалуйста. Если можешь — поверь слову. Не беглый, не вор. Так что беды не жди. Пришел издалека.
Накормил — спасибо тебе. Если переночевать оставишь, соломки бросишь — еще раз спасибо. А боле не спрашивай. Мог бы, сам все рассказал.
— Ну… не спрашивай так не спрашивай. Счету, письму обучен? — вдруг спросил Малышев.
— Обучен, — не понимая смысла заданного вопроса, ответил Стас, и, не показав удивления, продолжил ужин.
Ему вдруг почудилось, что Малышев что-то задумал. И задумал не сию минуту.
Эта мысль его давно беспокоила.
— Как, к примеру, считать стал бы, если б много товару было? — спросил Малышев.
— Как и все, — ответил Стас и отодвинул миску. — Десятками. Если много, то по сорока, совсем много по девяносто. Али уж по тыщи.
— А немец, например, как считал бы али швед?
— Эти сотнями считают. А к чему ты спросил?
— Так. Мыслишка появилась, — уклончиво ответил Малышев. — Я гляжу, ты поел… Спать на сеновале будешь, вон Семен проводит. А поутру уходить не спеши. Иван, скажи Игнашке, поутру пусть не запрягает, на мельницу позже поедем.
Иван кивнул головой, не спеша поднялся с приступка и вышел из избы.
— Спасибо, хозяин, за хлеб-соль.
