Таинственная тень в покровах белых,
Плывущий дым кадильный всколыхнув,
И снова голос вещий стал суров, --
Но, мнилось, в горле жрицы плотный ком
Стоял: 'О смертный! Этот храм -- пустой,
Печальный, -- древле пережил войну
Богов. Неизрекомо стар и сей
Кумир; покрыли тысячи борозд
Ему чело за тысячи эпох:
Се -- образ Крона. Я же -- Мнемозина,
И здесь алтарь заброшенный храню'.
Я не сумел ответить, мой язык
Бессильно в бессловесности коснел:
Нейдет на ум величественный слог,
Когда ложится на душу печаль.
Царила тишь, и меркли пламена
Алтарные -- их было след питать.
Я осмотрелся. Рядом, на полу,
Охапками лежал пахучий нард,
А также листьев смольных вороха.
Тревожно я на жертвенник взглянул,
На горку догорающих углей --
И вновь на листья смольные, и вновь
На жертвенник -- и вдруг услышал молвь:
'Обряд окончен... Впрочем, все равно
Вознагражу тебя за доброту.
Я силу памяти моей кляну,
А ты -- восхвалишь: сколько скорбных сцен,
Досель в моем теснящихся мозгу,
Твой смертный, слабый взор увидит въявь --
И не затмится! И не ощутишь
Ни ужаса, ни боли -- только грусть'.
Богиня говорила, словно мать,
На миг отринув прежний строгий тон.
И страшен стал мне вид ее одежд --
Глухих покровов, белых, точно саван;
Почудилось: под саваном -- скелет.
И сердце оборвало громкий стук.
Тогда Богиня отстранила ткань
Покровов. Я узрел исчахлый лик --
Его изрыла скорбь, изъел недуг
Бессмертный, коему исхода нет:
Язвит, не убивая, эта хворь,
И смерть недостижима, как мираж,
Иль горизонт... Белей, чем первый снег,
Белей, чем лилия, был этот лик
Измученный -- и, если б не глаза
Богини, я тотчас бежал бы прочь.
Глаза струили благотворный свет,
Умеренный прозрачной сенью век
Полузакрытых; сущее извне
Их не влекло, и видели едва ль
Меня глаза Богини: так луна
Сияет нам, не ведая о тех,
Кто смотрит ввысь... Коль золота зерно
Приметит ненароком рудокоп,
Он алчно поспешает промывать
Породу, и тотчас берет лоток --
Так я, слыхавши ласковый посул,
Взалкал увидеть, сколько же в мозгу
Богиня прячет неземных трагедий --
Досель под этим сводом черепным
Творящихся, испепеляя плоть
Эфирную, лия лазурный свет
Во взор, и гласу придавая звук
Такой печали. 'Призрачная Память! --
Воскликнул я и пал к ее стопам: --
Я заклинаю болью древних бед,
Последним храмом, веком золотым,
И Фебом -- ибо твой питомец он,
О исстрадавшееся Божество,
Погибшей расы бледная Омега:
Дозволь узреть -- исполни свой обет! --
Картины, что в мозгу твоем кипят!'
И вот мы встали рядом -- как сосна
И можжевеловый невзрачный куст
(Я -- мал, а Мнемозина -- велика),
Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,
Где свежестью не веет поутру,
Где полдней жарких нет, и звезд ночных;
Где под угрюмым пологом листвы
Маячил -- так подумал я сперва --
Кумир, огромный столь же, сколь Кумир
Во храме Крона. И вожатой глас
Негромко возвестил: 'Вот тут сидел
От неба отрешенный Крон'. И вмиг
Восчуял я, что властью одарен
Легко, подобно богу, видеть суть
Вещей -- так очертанья и размер
Земное видит око. Предо мной
Чередовались образы, уму
Непостижимые -- но я напряг
Душевное чутье, дабы постичь --
И помнить вечно... Сколь безжизнен был
Недвижный воздух! Чудилось, окрест
Царит несносный летний зной, когда
Чуть-чуть колеблются метелки трав,
Но палый лист покоится, где пал.
Ручей неслышный мимо тек, журчать
