Снова наклонившись, он положил топор на пол, на прежнее место, удивляясь тому, что старается положить в точности так же, как он лежал раньше. Было что-то гротескное в этой музейной тишине и трепетности обращения с «экспонатами», которые, казалось, бдительно охраняет мертвый, но от этого ничуть не менее грозный охранник.
Нужно было что-то делать.
Только он и понятия не имел что.
Эта мысль, пробившись сквозь наслоения страха, застала его врасплох.
За годы жизни он проштудировал горы книг. Тысячи книг – специальных, профильных, художественных и энциклопедических. Окончил десятилетку и вуз. Да и сама жизнь, всегда казалось, многому научила.
Только, как выяснилось, нигде – ни в одной книге и ни в одной энциклопедии – не было ответа на этот вопрос.
Что делать?
Что нужно делать, когда, вернувшись вечером домой с любимой девушкой, обнаруживаешь в собственной гостиной, украшенной воздушными шариками, безнадежно мертвого соседа, убитого твоим же собственным топором?
Плакать, съежившись в углу и утирая трусливые слезы? Звонить в милицию? В «Скорую помощь»? В пожарную охрану? Делать вид, что ничего не произошло, и продолжать жить дальше, игнорируя присутствие покойника, сидящего в кресле? Или – бежать?
«Бежать», – стукнуло сердце в горле, соглашаясь.
Бежать, чтобы не видеть, чтобы со временем забыть все это, как забывают страшный сон. Путь понадобятся недели, пусть месяцы и даже годы, но рано или поздно он наверняка забудет этот кошмар и снова станет таким же, как прежде. А иначе теперь каждый раз, заходя в гостиную, зажигая вечером свет, он будет ждать, что снова увидит здесь то, что увидел сегодня. Ждать и бояться.
– Женька, – прошептала Яна ему в плечо. – Женька. Нужно что-то делать. Нельзя же оставлять его... здесь.
При мысли о том, что придется дотронуться до мертвого тела, Евгения передернуло. Все, что угодно, только не это.
– Ты о чем? – спросил он, надеясь, что как-то неправильно истолковал значение ее последней фразы.
– О том, что нужно... нужно как-то убрать его из квартиры, – упрямо повторила Яна и подняла на него глаза. – Понимаешь?
Глаза были темными, совершенно черными, и в них почему-то не было видно знакомых рыжих крапинок. Как будто та самая липкая бурая жидкость, растекающаяся сейчас у них под ногами, стерла, подавив своим темным цветом, рыжину из Янкиных глаз. В самой глубине этих глаз он видел сейчас свое отражение. Казалось, где-то там, по ту сторону черноты – его собственная душа, которую засосало в черные зеркала.
Слизень умудрился подгадить ему уже после своей смерти. Надо же, мразь какая!
Евгений долго молчал, глядя в ее глаза, снова и снова понимая, что теперь уже никогда не будет по- прежнему. Теперь, встречаясь с ее взглядом, он всегда будет вспоминать этот день и эту минуту – когда они стояли, прижавшись друг к другу, испуганные и опустошенные, за креслом в гостиной, пытаясь понять, что же им делать дальше. И каждый в глубине души надеялся, что решение придется принимать не ему.
– Как ты это себе представляешь? – наконец спросил Евгений, отводя взгляд. Теперь взгляд остановился на розах – огромном букете, который стоял на полу в хрустальной вазе нестандартного диаметра.
Красное сердце в белой окантовке. Нужно было быть полным идиотом, чтобы додуматься купить такой пошлый букет. И почему это раньше не пришло ему в голову?
– Я не знаю, – ответила она срывающимся шепотом. – Но нужно его убрать.
– Янка, скажи, откуда он здесь взялся? Ведь когда я уходил из дома минут двадцать назад, его не было. Точно тебе говорю, не было.
Она молчала.
– Или ты мне не веришь? До сих пор не веришь? Ты думаешь, что это я его...
– Нужно его убрать, – повторила она в третий раз, отстраняясь.
Евгений понял – не верит. Нет, ни черта она не верит ему, если прячет глаза, если делает вид, будто не слышит его вопроса, и не чувствует, что сейчас от ее ответа зависит вся его жизнь. Она не верит ему сейчас и не поверит уже никогда, наверное. Так и будет всю оставшуюся жизнь думать, что он неудачно пошутил, решив в виде сюрприза на день рождения приготовить ей мертвеца в гостиной.
На фоне красных роз с белой каймой, на фоне хрипловатого голоса Норы Джонс – лирический джаз, дающий волю самым бурным фантазиям, – мертвец смотрелся просто потрясающе. Приходилось это признать. Нет ни малейшего повода обвинить его теперь в отсутствии вкуса или оригинальности мышления. Еще ни одна девушка на свете не получала на свой день рождения такой сногсшибательный подарок.
Есть повод для того, чтобы гордиться собой.
Ему вдруг стало смешно. Откинув голову назад, он прислонился к стене затылком и стал смеяться – сначала тихо, потом все громче и громче, и чувствовал, что не может остановиться.
Яна стояла напротив и смотрела на него, не мигая, широко открытыми черными глазами. Глаза казались огромными и чужими на ее бледном лице. Черты этого лица стирались, становились расплывчатыми – чем дольше он смеялся, тем меньше узнавал ее, и почти успел уже поверить, что никакая это не Янка, а совершенно чужая женщина, непонятным образом оказавшаяся в его квартире. И это тоже показалось ему смешным – в самом деле, откуда было ей взяться, ведь он точно помнит, что не впускал в квартиру посторонних. Все-таки жизнь – забавная штука, иногда очень сильно напоминает кино – дешевую мистику с детективной линией в качестве дополнительной. Покойник в гостиной и женщина, прямо у него на глазах трансформировавшая свой облик. Чудеса, да и только!
Он пришел в себя только в тот момент, когда она, размахнувшись, больно ударила его по лицу.
Хотя и эта пощечина тоже показалась ему ужасно смешной. И она как нельзя кстати вписывалась в придуманный сценарий – да, именно так и бывает в кино, именно с таким звуком героиня бьет по лицу обнаглевшего героя, вздумавшего покуситься на ее невинность или позволившего себе неуважительно о ней отозваться. Нет, никакая это не мистика, не детектив и даже не мелодрама. Это комедия. Самая настоящая комедия, давно пора было это понять!
В лицо будто плеснули кипятком, и он перестал смеяться.
Янка стояла напротив – маленькая, жалкая, съежившаяся. И держала руку слегка в стороне, как будто это была уже не ее, а чья-то чужая рука, которая ей теперь принадлежать уже никак не может.
И в этот момент до него наконец дошло.
У него в комнате – труп убитого только что человека. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: в убийстве этого человека запросто могут обвинить его. Потому что человек был убит в его собственной квартире его собственным топором, на рукоятке которого имеются сотни отпечатков его собственных пальцев. Потому что дверь квартиры никто не взламывал – ее открыли ключом, это было очевидно. Потому что с десяток соседей могут подтвердить серьезность его намерений – пусть с тех пор, как он избивал Слизня, зажавшегося в углу лестничной клетки, прошло несколько месяцев. Что с того? Он долго вынашивал этот план и теперь, когда настало подходящее время, просто осуществил его. И пусть этот план достоин клинического идиота. Не важно. Важны факты, а факты против него.
Против, черт бы их побрал, эти факты!
– Иди в ванную, – быстро приказал он Яне, оглядываясь по сторонам. – Принеси ведро холодной воды и тряпку. А я пока поищу ключи.
– Ты поищешь... что? – эхом отозвалась она.
– Ключи, – почти спокойно повторил Евгений. – Ключи от его квартиры. Они же должны у него быть!
Не тратя времени на пустяки, к которым относилось теперь все, кроме достижения поставленной цели, он решительно обогнул кресло. Оказавшись лицом к лицу с покойником, постарался не задерживать взгляда на лице, залитом кровью. Лишь вскользь отметил сизые губы, полуоткрытые, сошедшиеся в узкое кольцо,
