Посвящается моей младшей дочери
Пролог
Старая круглолицая диктор обливалась слезами и лепетала на щебечущем восточном языке что-то ужасное, переполняющее ее горем. Голос за кадром спокойно рассказывал по-русски о кончине правителя. Год заканчивался смертью диктатора.
Жители Пхеньяна были не в силах стоять на ногах от боли и печали, но о смерти этой скорбели не только люди – плакали сороки, застывали в страшном горе вернувшиеся с юга маньчжурские журавли. Сотни птиц слетелись из ниоткуда и зависли над статуей отца великого покойника в районе Мангёнде-Гуёк, рассказывая страшную весть о внезапной кончине возлюбленного сына. Семейства медведей просыпались от зимней спячки и выходили из берлог, оплакивая любимого вождя, а редкие водители сквозь потоки собственных нескончаемых слез видели, как мать-медведица и несколько детенышей стояли вдоль дороги и рыдали навзрыд.
Кончина эта вызвала страшную снежную бурю, а ледник на горе Пектусан треснул от горя. Земля, реки, деревья содрогались от боли при звуках горького плача тоскующих военных и стонов несчастного народа. Лед треснул на озерах так громко, что содрогнулись небеса. Сияние озарило вершины гор, внезапно украсившихся надписями «Горы революции». А в соседней маленькой, но великой стране так перепугались, что запретили упоминать даже имя почившего.
Накрыло и прочий мир. Сначала затрясло всегда спокойную, гладкую Сибирь, затопило потоками мировых слез Скандинавию, окутало теплыми туманами Россию, отрезало от мира страшными снегопадами Альпы. Вождь и после смерти не утратил дара Повелителя погоды – стенания и судороги оплакивающей его природы перепугали мир.
А Страна, как те медведи, вдруг проснулась и забурлила митингами. Вернее, не забурлила, а так, вскипела слегка. Вдруг стало обидно: ведь обманывают, снова обманывают. Манипулируют, будто ясельными детишками. Врут нагло, подло, прямо в глаза. Потому что хотели ведь как? Как всегда, зимой, под шумок, перед праздниками, когда все устали и расслабились, сделать свои делишки и получить привычное большинство. Думали: не заметят, проглотят, поленятся протестовать.
И поленились бы, но донесшийся со странного Востока дым пылающей корейской дури взбодрил и освежил. Заставил продрать заплывшие от сытой жизни глазки и оторвать их от экранов и мониторов. А потом поднять с диванов толстеющие попы и впервые за двадцать лет повести себя, вечно уставших и слегка упирающихся, на улицы и площади.
Ведь сколько же можно, что мы, маленькие что ли? Эдак можно и до скорбящих маньчжурских журавлей дожить, и до рыдающих медведей, а то – и до собственных степных волков с зайцами, встающих во фрунт при виде отечественных вождей и отдающих дрожащими лапками заслуженную честь.
Разом объединились и организовали митинги, тем более что и нетрудно это вовсе в эпоху всюду развешанной социальной паутины, в которой, словно глупенькие мушки, трепыхаются решительно все. Ведь в нынешнюю славную вирт-эпоху любой протест – всего лишь очередной флэшмоб, спонтанная вспышка толпы, абсурдная, по определению. Когда и сам толком и не знаешь, зачем собрался и с кем, но делаешь вид, что знаешь. А со стороны кажется, будто в этом сборище и смысл какой-то есть, и цель, и правда. И будто это всем нужно и даже необходимо.
Вот и собрались огромными толпами, все подряд, вперемежку. Ленивые интернетовские зеваки и трудолюбивые блогеры. Телевизионные красотки и великие умы современности. Потенциальные президенты и утратившие потенцию главные министры. Забредшие с Красной площади ряженые, артисты и писатели всех мастей. Студентики-пофигисты и взволнованные своей востребованностью пламенные пенсионеры.
Видели даже кого-то, сильно напоминающего только что усопшего Ким Чен Ира и все ещё здравствующего Фиделя. Но в нашей стране крохотных узкоглазых мужчин, как, впрочем, и огромных глазастых бородачей – пруд пруди и не меньше чем собак нерезаных. Так что все узнаваемые оказались двойниками, у кого их нет, среди семи-то миллиардов.
В толпе бродили старушки с кудельками и карминовыми щечками, похожие на пронафталиненных, с полвека пролежавших в чуланах мальвин. Шмыгали слегка подпившие интеллигенты в летних туфлишках образца восьмидесятых. Столпами стояли широкие, суровые, никому и никогда не дающие себя в обиду женщины, пришедшие поглазеть на знаменитостей. Но большинство пришедших было благополучно на вид, благопристойно и добротно одето, правильно, по погоде, обуто и старательно нацелено на собственный успех.
Холодно было, но выслушали всех. Словно на октябрятском утреннике что-то вяло скандировали, невнимательно слушали песенки и стишки, слегка морщились от левых призывов, без энтузиазма внимали либералам. Всласть болтали.
– Нет, этому президентом не бывать – длинный слишком. У нас со времен Петра высоких не было, все мелкие, как один.
– А Почти Последний Генсек? Высокий же был мужик!
– Сравнили тоже! Он всю жизнь к власти шел, да ещё через такие структуры. А так бы ему с его ростом никогда в первое кресло не сесть.
– Да все они через эти структуры идут.
– Я вот чего никак понять не могу. Мы вроде все умные, всё знаем, всё понимаем. А вот руководить собой позволяем мудакам всяким. Вы посмотрите, какие у них хари! Все, без исключения, похожи на каких- нибудь животных. По мордам просто гнусь течёт, глаза – как кусочки холодца, мутные, клейкие. Неужели их кто-нибудь выбирал?
– Не просто на животных. А на животных вида «двор-хлев»: в лучшем случае – коты и кобели, в худшем – хряки. Но полно и гусей, козлов и баранов. Помните, того, который поборами ведал? Вот у него натуральная козья морда была – не мужик, настоящая коза урюпинская. Не Народное Собрание, а скотный двор.
– И поле присоедините. Среди них поразительно много сусликов. Это же почти закон: пришел худой, глядишь – налился, морда гладкая, лоснится, тронь – брызнет, и мешки защёчные по плечам. Как будто лоснящаяся будка – главная их цель. Особенно в провинциях, через одного. Жрут, словно их час назад из Освенцима выпустили. И это притом что они все типа на диетах сидят, следят за здоровьем, ходят в спортзалы и, как бабы, – в косметические салоны.
– Какой там – за здоровьем! Порют за милую душу все, что горит! Выпендриваются: ирландский виски и коньяки «Хеннеси»! А когда не хватает – лакают любую бормотуху. Что я, их не видал, что ли?
– Не беда, дело поправимое. Им ничего не стоит привести себя в порядок. Всего-то и надо – каждый день есть на полведра поменьше.
– А как они говорят! Это песня! Ладно бы – неправильно, но ведь и с каким-то чудным акцентом. Неидентифицируемым.
– Не акцент это, а обычное косноязычие. А кто говорит более-менее грамотно, сразу приобретает фору. Мол, этот хоть говорит без ошибок.
– Но, согласитесь, должен же хоть кто-нибудь правильно говорить! Этак скоро все захрюкают и
