берег Рейна. За своими границами Франция удерживает только Майнц, осаждаемый врагом. Сокрушительные поражения только частично объяснялись военно-стратегическими обстоятельствами вроде запоздания в соединении двух французских армий. Главная причина была политической. Население «освобожденных» стран не только не поддержало свободу, связанную с тяжелым бременем оккупации, но и выступило против французских войск. Они сами оказались в плачевном материальном и моральном состоянии. Дюмурье передал снабжение в руки своих поставщиков. Военный министр Паш, справедливо недовольный ими, создает свою систему снабжения. В результате неразберихи солдаты голодают и остаются босыми. Множество волонтеров, записавшихся на одну кампанию, отправляются домой. Растет дезертирство. Численность армии за два зимних месяца уменьшилась с 400 до 230 тысяч. Между тем по докладу монтаньяра Дюбуа-Крансе минимально необходимая численность составляла полмиллиона. К тому же армия нуждалась в реорганизации, ибо состояла из двух разнородных частей: «белых», то есть солдат старой армии, и «синих» — волонтеров, получавших больше денег, выбиравших своих командиров и не знавших суровой дисциплины. Напрасно Дюбуа-Крансе требовал «амальгаму», слияние армии в одно целое. Генералы возражали, а их поддерживали жирондисты в Конвенте.
За всем этим стояла роковая слабость: отсутствие единого и эффективного руководства. Жирондисты отвергали многократно предлагавшееся Дантоном и от лица Болота Барером правительство национального единства. Сами же они оказались совершенно неспособными руководить войной, не признавая никаких энергичных мер. Они создали Комитет общей обороны, занимавшийся лишь бесконечными дебатами. Войной пытался руководить министр Паш. Но жирондисты вместе с Дюмурье вели против него яростную борьбу, поскольку он взял в свое министерство много монтаньяров. Дюмурье добивался при поддержке Жиронды замены Паша (он стал мэром Парижа) Бернонвилем, но это только запутало дело. Неспособность жирондистов руководить войной и оказалась главной причиной поражений.
Дюмурье вообще имел собственные авантюристические замыслы. Он планировал поход на Париж и восстановление монархии в пользу герцога Шартрского, сына Филиппа Эгалите. Он мечтал также о создании независимого бельгийско-голландского королевства, корону которого он предназначал лично себе!
Действия Дюмурье загадочны и тревожны. Марат уверенно предсказывает его измену. Плохие вести приходят и с Рейна, где действует армия генерала Кюстина. Храбрый рубака, но слабый полководец, он теряет один город за другим. Кюстин удерживает пока Майнц, но он осажден врагом. Множатся признаки надвигающейся военной катастрофы. Противоречивые слухи тревожат Париж.
А здесь и без того хватало поводов для волнений народа, страдавшего от голода и дороговизны. В очередях у лавок женщины с грустью вспоминали, сколько стоили продукты раньше. Конечно, в разных местах цены росли неодинаково, но в среднем они выросли на 200 процентов по сравнению с 1789 годом. В Париже было легче, поскольку булочникам власти выплачивали дотацию, чтобы хлеб стоил не дороже 3 су за фунт. В других городах цена поднималась до 6-8 су при дневном заработке в 20 су.
Зимой страдания от голода особенно тяжелы. Бедняки не в состоянии понять решение Конвента, отклонившего еще в начале декабря требование остановить рост цен. Парижские секции непрерывно заседают. Понятно, что больше всего надежд и претензий к монтаньярам. В феврале секции печатают гневную листовку об ораторах, выступающих с прекрасными речами и лучшими поучениями, которые «ужинают каждый день». «К их числу, — говорится в народном листке, — принадлежит гражданин Сен- Жюст; сорвите с него отвратительную маску, которой он прикрывается». Ученик Робеспьера, смирив свою гордость, встречается с людьми из секций и повторяет им суровые истины о благодетельности свободы торговли. Его слушают угрюмо…
12 февраля 1793 года в Конвент представлена угрожающая петиция представителей всех 48 секций Парижа: «Граждане законодатели, недостаточно объявить, что мы — французские республиканцы. Надо еще, чтобы народ был счастлив; надо еще, чтобы у него был хлеб, ибо там, где нет хлеба, нет более законов, нет свободы, нет Республики». А дальше петиция требовала жестко контролировать цены, сурово наказывать торговцев за нарушения. Санкюлоты захотели ограничить права торговой буржуазии!
Конвент возмутился. Не нашлось никого среди депутатов, кто бы поддержал голодных. Напротив, их стали гневно осуждать! И кто? Сам Друг народа Марат, заявивший с трибуны: «Меры, только что предложенные вам у барьера для восстановления изобилия, настолько крайне странные, настолько ниспровергают Старый порядок, так явно стремятся уничтожить свободу торговли зерном и вызвать волнение в Республике, что я удивляюсь, как они могут исходить из уст людей, считающих себя разумными существами… Я требую, чтобы те, кто собирался навязать эту петицию Конвенту, были преданы суду как возмутители общественного спокойствия».
Марат был так разгневан, что, закончив речь, уже с места крикнул: «Я знаю, что среди петиционеров есть подлые аристократы».
Выступление Друга народа с иронией одобрил жирондист Бюзо. Петицию отвергли. В зале Конвента пронеслось суровым дуновением то, что позже будут называть классовой борьбой. Интересы буржуазии и санкюлотов оказались, и не могли не оказаться, различными, а партия монтаньяров была буржуазной. Но почему так говорил Марат, который всегда выступал рупором обездоленных? А он проводил свою линию «нового пути» и отныне поддерживал Робеспьера и Сен-Жюста.
Голодные бедняки не хотят и не могут знать этих тонкостей. У них есть свои вожди, хотя и уступающие в ораторском искусстве некоторым депутатам Конвента, но превосходящие их своей беспредельной одержимостью в борьбе за униженных и оскорбленных. Таким был священник Жак Ру, сочетавший ревностное пастырское служение христианским идеалам и отчаянно смелую революционную деятельность. Священника, неустанно навещавшего больных, умирающих, отдававшего все несчастным, усыновившего сироту, особенно любили в секции Гравилье. Он с пламенной экзальтацией апостола отдался революционному идеалу равенства. И ничего не боялся. Он укрывал у себя от преследований Марата, и когда Друг народа стал нападать на него, то он с горечью напомнил ему: «Я не только в течение шести дней спал из-за тебя на полу, но и готовил для тебя пищу и даже выносил твой ночной горшок». Революционный пастырь и вождь секции Гравидье стал идеологом санкюлотов, идеологом часто наивным, неустойчивым, но искренним даже в своих нелепых крайностях. Это он в феврале 1793 года развернул движение санкюлотов против спекулянтов-скупщиков.
Остановить это движение было невозможно. 24 февраля Конвент атакуют две делегации женщин- прачек, возмущенных повышением цен на мыло и требующих смертной казни для скупщиков и спекулянтов. А на другой день толпы разгневанных санкюлотов во главе с женщинами осаждают лавки, заставляют торговцев продавать мыло, свечи и сахар по низким ценам, которые они установили сами. Начались грабежи лавок и складов.
Из-за простого совпадения виновником этих событий объявили Марата. Именно в этот день он напечатал довольно сумбурную статью, которую можно было истолковать как угодно. Марат писал, что все капиталисты, спекулянты, торговцы, судейские, бывшие дворяне являются приспешниками Старого порядка и что он не видит «иного выхода, кроме полного уничтожения этого проклятого отродья». Сурово осудив спекулянтов, Марат утверждал, что «разграбление нескольких складов, у дверей которых были бы повешены скупщики, быстро положило бы предел злонамеренным действиям».
Статья Марата выглядит странным зигзагом, возвращением к прежнему идеалу насильственной народной революции. Но это временное, явно случайное отклонение от «нового пути». Ибо в тот же вечер 25 февраля в Якобинском клубе Марат подтверждает сближение с Робеспьером, с монтаньярами и свое намерение защищать буржуазную революцию в самый критический момент ее развития. Марат, Дюбуа- Крансе и Робеспьер выступают один за другим и резко осуждают происходившие в тот день продовольственный мятеж и погромы лавок.
Речь Робеспьера обнаруживает столкновение его абстрактного образа народа с реальным народным выступлением из-за простых материальных жизненных нужд, которые Неподкупный не может и не желает понять. Заявляя, что «народ никогда не бывает не прав», он видит в событиях 25 февраля «коварные происки врагов свободы, врагов народа… Я не говорю вам, что народ виноват; я не говорю вам, что его волнения являются преступлением. Но разве, когда народ поднимается, он не должен иметь перед собой достойную цель? Разве должны его занимать какие-то жалкие товары?».
Итак, Робеспьер не замечает реальных нужд народа («жалких товаров»), он далек от народа в своем изолированном комфортабельном окружении богатого буржуазного дома Дюпле, в своем иллюзорном
