тысячелетнее установление, и нет ничего опаснее, чем идти наперекор многовековым предрассудкам. Ясно, что они обречены на падение, но не сразу, не молниеносно, а так же постепенно, как складывались их отношения. Общество клеймит свободную любовь, не освященную браком, и нужна недюжинная сила, чтобы смириться с этим противоестественным общественным предписанием. Кроме того, его отцу Лопес Матозу был вместо сына, а Ленита – вместо внучки. Если выйдет скандал, то он глубоко ранит, а может быть, и убьет полковника.
Барбоза сел за стол, стряхнул в пепельницу пепел с сигары, уперся левым локтем в колено, обхватил голову рукой и углубился в размышления, делая затяжку за затяжкой.
Сидел он довольно долго. Потом поднялся, бросил окурок сигары и стал нервно расхаживать из стороны в сторону.
–?Нет! – вдруг воскликнул он.– С этим нужно кончать. И чем скорее, тем лучше.
Он лег, но заснуть ему не удалось.
В три часа ночи он встал, позвал грума, велел седлать лошадей, умылся, оделся, обул сапоги, натянул печатки, накинул плащ, выпил на скорую руку чашку кофе, которую принесла негритянка, забрался на коня и, в сопровождении слуги, отправился в путь.
Лените тоже не спалось.
Мужской запах, исходивший от подушки, на которой спал Барбоза, подействовал ей на нервы, словно яд. Она вновь почувствовала себя на грани истерического припадка. Снова она ощущала томление и желание, предмет которых был на сей раз ясным и определенным. Она вожделела Барбозу.
Перед ее глазами без конца представал Барбоза – ее воплощенный идеал. Его сильное тело, тонкая душа и незаурядный ум поработили Лениту.
Гордая, высокомерная, убежденная в собственном превосходстве самка нашла самца, достойного себя. Госпожа превратилась в рабыню.
Услыхав топот копыт, Ленита отворила ставни, подняла окно и проводила взглядом двух верховых, затерявшихся в предрассветном тумане.
Она заметила, что всадники неоднократно останавливались, и тот, что ехал впереди, несколько раз обернулся. Его яркий плащ резко выделялся на фоне утренней дымки.
Отчего же они останавливались? Быть может, Барбоза хотел напоследок посмотреть на дом, где оставалась Ленита? Ему, наверное, хотелось проститься?
Зная, что никто ее не видит, Ленита все же закрыла окно и, вся пылая, бросилась на кровать, точно безумная, и зашлась в судорожных рыданиях.
Взошло солнце, возвещая начало радостного, лучезарного дня.
Ленита встала, наспех оделась и вышла прогуляться в сад, оставив нетронутыми стакан молока и чашку кофе, которые принесла ей служанка.
Чистейший утренний воздух, насыщенный бальзамическими испарениями деревьев, вызвал у нее удушье. Ей казалось, что она вдыхает свинец.
Солнечный свет, золотивший мягкую зелень полей, резал ей глаза. И в растительности, и во всем остальном ей чудилось нечто враждебное.
Ей была ненавистна неподвижность близлежащих холмов и вырисовывавшихся вдали гор. Землетрясение, которые сравняло бы с землей горные цепи или обрушило бы их на равнины, запрудило бы реки и разрушило бы все, что поддается разрушению, больше соответствовало бы состоянию ее духа, чем спокойствие дикой, глупой природы.
Ей мерещилось, что ее окружает гладкая стальная стена, которая непрестанно сужается. Все говорило ей о Барбозе, все напоминало о нем.
Вот апельсиновое дерево, возле которого она встретила его – преобразившегося, улыбчивого, искреннего, общительного. В этот момент он сразу произвел на нее неизгладимое впечатление.
Вот стайка сливовых деревьев, послужившая темой лекции по садоводству. Он прекрасно все помнила: индийская слива и канадская слива суть неверные названия, ибо они никак не связаны с упомянутыми странами. Дерево родом из Китая и Японии, где встречается в дикорастущем состоянии, именуется эриоботрия японская. Ей уготована важная роль в будущем, когда эта страна станет индустриальной. Из его плодов можно варить желе, не имеющее себе равных, и гнать водку, которая затмит знаменитый киршвассер.
А вон высаженные в рядок ананасы, о которых Барбоза прочел ей блистательную, но понятную лекцию, рассеявшую многие ее сомнения. Она накрепко запомнила его объяснение, что ананас принадлежит к семейству бромелиевых; листья у него колючезубчатые, твердые, ломкие, мясистые, широколинейные; цветок красный или лиловый, возникающий из плотной чашечки кроваво-красного цвета; черенки листа длинные – от двадцати до тридцати сантиметров; соплодие очень приятное на вид, похоже на шишку, состоит из множества завязей, сросшихся с прицветниками и осью соцветия, обычно золотисто-желтого, а иногда зеленого, красного или белесоватого цвета, увенчано зеленой короной из листьев. Этот великолепный плод, который испанский король Фердинанд Католик объявил в 1514 году первейшим фруктом в мире, на южноамериканском континенте приобрел названия абакаши, нана, макамбира, оноре, уака, ашупала, нана-иакуа. Его описали в своих трудах Гонсало Эрнандес, Лери, Бенцони; нынешнее имя дал ему Христофор Акоста. Ананас насчитывает, по меньшей мере, восемь видов; он получил распространение в Африке до самых берегов Конго и в Азии до самого сердца Китая; великолепные ананасы выращивают в Пернамбуку, но наиболее совершенной, прямо-таки божественной формы, аромата и вкуса он достиг в провинции Пара.
А вон там, еще дальше, растет дынное дерево...
Ленита встряхнула головой, силясь отделаться от обуревавших ее мыслей. Воспоминания об эрудиции Барбозы, его познания, которые она усваивала, усугубляли ее тоску.
Ей не верилось, что его нет. Наверняка сейчас он в полковничьей гостиной чинит вышедший из строя электрический прибор. Или на веранде – ищет в пухлых словарях греческие или санскритские корни. Да, он явно дома и занимается своими обычными делами. Не пойти ли помочь ему?
И она бросилась в дом. У самой входной двери остановилась. Глупости! Барбоза далеко – она сама видела, как он уезжал.
К этому часу он, должно быть, отъехал на целых две лиги, шесть тысяч саженей, тринадцать тысяч двести метров. Каждую минуту он отдалялся от нее на сто десять метров. Завтра вечером, ровно в десять минут седьмого, он наверняка уже прибудет в Сантус, что в сорока пяти лигах, в трехстах километрах, в трехстах тысячах метров отсюда!
Подавленная, вошла она в дом. Позавтракала без аппетита, к обеду почти не притронулась.
К вечеру, когда заходящее солнце проливало на землю потоки мягкого золотисто-желтого света, а животные, деревья, дома и холмы отбрасывали гигантские тени, Ленита, с болью в груди, тяжело дыша, пошла посидеть под тутовыми деревьями, которые росли над обрывом у полноводного ручья.
Укрывшись в густой листве, она могла обозревать широкие просторы. На бархатной зелени луга резкими пятнами выделялись черные как смоль коровы с белыми пятнами.
Вдали мычал и рыл копытом землю рыжий андалузский бык. Беспокойная отара черноногих овец то там, то сям щипала траву.
У самых ног Лениты, под обрывом, где росли тутовые деревья, широко разливался ручей, образуя неглубокую заводь, устланную белой галькой. Бережок окаймляла узкая полоска редколесья.
Ленита созерцала панораму, отрешенная, рассеянная, погруженная в раздумья. Смотрела она невидящим взглядом. Раздавшееся поблизости неистовое мычание вернуло ее к реальности.
Бык подошел к необычайно жирной корове, вдали от которой паслась ее телка, уже отвыкшая от вымени.
Приблизившись, бык с вожделением обнюхал корове сначала морду, а потом все тело. Он поднял голову, шумно вдыхая воздух. Сладострастно отвисшая губа обнажала беззубые верхние десны. Бык сдавленно заревел.
Тут-то его и услышала Ленита.
Бык полизал коровью вульву шершавым, слюнявым языком. Потом, сопя, с округлившимися, налитыми кровью глазами, непреклонный в яростном вожделении, он поднял передние ноги, забрался на корову и покрыл ее, свесив голову налево и расплющив подгрудок о ее позвоночник.
