несколько накалённых камушков и положил в курильницу; добавил несколько зёрен ячменя и семена трав. Когда из курильницы пошёл дым, старик опустился на колени у 'столба'. Накра шепнула мужу: — Я ещё ни разу не видела, как освящают дорогу, ведь он не вещун.
— Ему можно — также тихо ответил Зиммелих.
— О Табити, — воздел руки старик. — Богиня огня и нашего очага! Папае! — наш отец и защитник, Апи! — богиня земли и воды — после этих слов старика скифы стали на колени. Пред троицей верховных богов нельзя стоять. Боги могут разгневаться и наказать.
— Примите дар и освятите эту дорогу! — Старик замолчал, словно ожидая и, тут в курительнице забрезжил и вспыхнул огонёк: боги приняли дар и он, продолжил: — Будь благословенна дорога. Пусть по тебе ходят и ездят. Пусть на тебе и твоих перекрёстках без нужды не поднимают оружие и, на тебе, да не поднимет меч, брат на брата и свою сестру. — Старик закончил говорить и потушил огонёк, дабы струился дым. Тертей помог ему подняться. Старик потёр больное колено и поблагодарил воина: — Я слышал многое о тебе. Ты научил Зиммелиха искусству воина, участвовал во многих битвах, видел многое, чего не довелось мне. Я — каменотёс. Береги Зиммелиха.
— Старик, — грустно ответил Тертей. — Зиммелих мне, как сын. Я не умею так хорошо, как ты сказать. — Дорога — это жизнь. Мы, все, ходим по дорогам, которые маркируешь ты. Вся моя жизнь — конь, лук, копьё и меч. У тебя хорошие сыновья. Хорсил со временем станет хорошим воином, уж в этом я знаю толк.
— Тертее, — язвительно хохотнули двое скифов — гляди, от таких слов затупится твой меч.
— Ша! — Тертей мрачно обернулся к говорунам: — Следующая шутка станет последней для вас обоих, а ты старик, прощай, пусть Папай даст тебе тучные стада и убережёт от болезней — прощай, может, и свидимся ещё на одном из перекрёстков твоих дорог.
— Погоди, Тертее, — старик остановил бородача и зашептал ему, что-то. С каждым, словом брови у Тертея сдвигались и лицо, темнело.
— Ты не мог ошибиться? — спросил он. Каменотёс покачал головой.
— Нет.
— Спасибо старик, прощай. — Тертей подошёл к своему ученику. — Отойдём в сторону, я не хочу, чтобы нас услышали.
— Что тебе нашептал старик? -
— Зиммелихе, вчера в сторону Торжища, как говорит старик, проехало более полусотни вооружённых до зубов и в доспехах, всадников. Их вёл царь Едугей. Ты ведь знаешь, Атонай подозревает его. Подданные Едугея на положении рабов, они уже не раз просили защиты у твоего отца. Сейчас он затеял что-то и мне это не нравится. Перед нашим отъездом исчезли двое охранников шатра царя. Их не нашли. Поиски ничего не дали. Не отправились ли они к твоему братцу — Едугею?
— Я не знал об этом. Может у Едугея иная цель? — спросил побледневший Зиммелих. — Как и у нас — найти Путника
— Вряд ли. Я не всё сказал. Эти двое, кто хохотали — служили в одной десятке с теми, кто исчез. Я предлагаю тебе, вернутся. Пятьдесят, тяжеловооружённых всадников в мирное Торжище, для чего — войны ведь нет. Им нужен не тот, кого зовут 'путник', нет. Для него хватит и пяти-шести наших воинов. Давай вернёмся.
— Нет Тертее, мы отправляемся в Торжище. Проследи на всяк за этими, двоими. По коням.
— Может я сейчас…их. — Тертей взялся за рукоять акинака.
— Нет, а если, ты ошибся и они — невиновны? Не торопи событий. По коням! — зычно вскричал Зиммелих.
Когда осела пыль, а всадники превратились в едва заметные точки, братья окружили Хорсила, не скрывая любопытства к столь дорогому подарку… На отделанных серебром ножнах, красовались змеи, а рукоять шестидесятисантиметрового меча украшала позолоченная голова грифона. Хорсил вынул его из ножен. Тускло блеснула сталь, натёртая тонким, едва заметным слоем жира. Несколько мелких зазубрин на лезвии сказали своё — это не парадное оружие скифской знати, а боевой меч.
— Некогда любоваться, — прервал сыновей старик — у нас много работы. Нужно установить ещё один 'столб', а переночуем у реки, а завтра отправимся на север.
Солнце неумолимо шло к горизонту. Диск слепящего становился больше и багровел; лучи перестали испепелять и обжигать степь и путников. Наступал долгожданный вечер. Волы с удовольствием поедали сочную зелень. Не отставали от них и, уставшие за день, лошади. Старик развёл костёр и распорядился: — Хинис, сходи и настреляй рыбы, не забудь снять оперение со стрел и привяжи к ним верёвки потоньше. Ты — Сорок, съезди и забери курильницы, а ты, Хорсил нарежь тростника на стрелы и посмотри — есть ли змеи. Яд для наконечников не будет помехой. Шевелитесь, скоро будет темно. Я займусь костром и едой.
Первым вернулся торжествующий Хинис. Одна из пойманных щук, злобно щёлкала зубами.
— Поздно, дурёха. — развеселился старик. Он поочерёдно, каждую из шести рыбин опустил и вынул из кипящего казана. Сын быстро очистил рыб от чешуи.
— Хинис, двух, что поменьше, выпотроши и кинь с головами в котёл, остальных я обмажу глиной и запечём.
— А мне что делать? — раздался голос Хорсила. — Материал для стрел я заготовил, а гадюка здоровенная, яда хватит на десяток наконечников.
— Хорошо. Змею отпустил?
— Да, отец.
— Тогда проверь лошадей, привяжи их ближе к нам и принеси войлок. Спать будем у костра.
Из казана вкусно пахло. Хинис и Хорсил сняли с огня и наложили в блюдо куски мяса и поставили рядом с отцом. Он, словно не замечая, молчал, прислушиваясь к спору сверчков.
— Тревожно мне, Сорока долго нет. — сказал старик. Словно в ответ мыслям, раздался стук копыт.
— Отец, это его лошадь. — Старик успокоился. — Хуг. — выдохнул он и принялся делить мясо.
— Сорок, курильницы, забрал? — спросил он у подошедшего сына.
— Да… Отец, я хотел сказать…
— Потом, мясо стынет. Хинис налей всем вина. Сегодня был тяжёлый день.
Сыновья осушили 'роги' и с нетерпением принялись за еду.
— Это вино с виноградников Ольвии. — торжественно объявил старик. — Почему ты не кушаешь, Сорок, ты не заболел? -
— Нет — он поднялся. — Отец…
— Да говори, ты.
— На западе горел сигнальный костёр. За ним вспыхнули ещё два — на севере, а потом на юге. — Сорок не успел закончить, как все были на ногах…
— Почему ты сразу не сказал! — рассердился старик. — Костёр горел долго?
— Да, отец, долго — потому я и задержался. Что будем делать?
— Сейчас мы хорошо покушаем, а потом я скажу. Трапезничайте не спеша.
Ужинали молча, каждый думал о своём. Спор сверчков и серенады лягушек не воспринимались ни слухом, ни душой. Наступившая ночь и прохлада не принесла желанного отдыха и успокоения. Не может быть отдыха, когда в мире что-то изменилось и, изменилось не к лучшему. Сигнальный костёр выбил из колеи спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Еда не лезла в рот; сыновья то и дело переглядывались, а старик спокойно и неторопливо пережёвывал мясо и запивал горячей 'сюрпой'. Казалось, его ничего не интересует кроме еды. Но это было не так. Без всяких компьютеров и математических выкладок он решал сложнейшую многоуровневую задачу. Через тысячелетия он усмехается поэтам и учителям нобелевских лауреатов. Из множества решений теории 'относительности' и 'приемлемости' не проявляется суть. Никак! Она в другом — в выборе пути. И пусть это пробуют оспорить научные светила.
Наконец старик закряхтел и поднялся. Из угольев вынул запеченных рыбин.
— Нам, пора — торжественно объявил он. — Хинис и Сорок — вы возвращаетесь домой. Ты — Хинис,
