Маньяк омерзительно захихикал. Метнувшись к двери, он два раза повернул ключ в замке и снова стал приближаться к кровати, не отрывая от меня своих свинячьих глазок. «Кажется, твои аргументы его не убедили, Таня дорогая! Доигралась...»
Мне стало по-настоящему страшно. Только теперь у меня в мозгу прояснилось настолько, что я осознала всю безысходность своего положения. Единственное, что я еще могу, это подороже продать свою жизнь. Слабое утешение, но если нет другого...
Мобилизовав свое окоченевшее тело, я приготовилась к последней защите. И в эту минуту за дверью послышались шаги и в нее загрохотали кулаком.
– Ослиное Ухо! Ты там уснул? Открывай!
Может, это и глупо – надеяться, что один бандит защитит тебя от другого, но в тот момент у меня не было выбора. Я инстинктивно почувствовала, что в дверь стучится мое спасение.
– Эй, кто-нибудь! – Удивительно, до чего звонко прозвучал мой голос. – Ослиное Ухо собирается порубить меня, как колбасу. Нет, если ему приказал Лечи – я не возражаю, но...
Я не договорила: началось нечто невообразимое. Маленький гоблин завизжал, будто резали его, и плашмя повалился на меня с кинжалом наперевес. Я тоже завизжала, уворачиваясь от его смертоносных ударов, и заметалась по койке, словно угорь по сковороде, молотя Рафика куда зря и чем ни попадя. А снаружи стальная дверь прогибалась под артобстрелом кулаков, кованых подошв и отборных матюков.
Весь этот ад длился, должно быть, несколько секунд, хотя мне он – по понятным причинам! – показался вечностью. В эти секунды я перестала быть «гомо сапиенс», мной руководил животный инстинкт самосохранения, и ничего больше. Однако руководил он мной, надо признать, неплохо: резак убийцы достиг цели всего дважды. В первый раз он «счистил» кожу у меня на плече, во второй – отрубил клок волос. Наконец я, изловчившись, впилась зубами ему в запястье. Ослиное Ухо выронил кинжал, и тот улетел куда- то под кровать.
– А-а-а!..
Неожиданно я поняла, что вопль Рафика – единственное, что звучит у меня в ушах: за дверью все стихло. Значит, они решили отдать меня ему. Почему бы и нет? Все равно я приговорена... В ту же секунду лапы бандита сомкнулись на моем горле, и я почувствовала, как «стайкою наискосок уходят запахи и звуки». И краски тоже. В глазах потемнело...
Это был конец. И, как в апокалипсисе, потолок камеры с ужасающим грохотом обрушился вниз, погребя нас обоих под обломками.
Когда рассеялся дым, я откашлялась и протерла глаза: над моей койкой стоял сам сатана. Он был одет в камуфляжную форму, темен лицом, и глаза его над густой черной бородой горели как угли.
– Жива? Тебе повезло. Если так можно сказать.
Алик Кадыр-оглы – я узнала его по голосу – бегло осмотрел мое растерзанное тело, и его смоляные брови чуть-чуть приподнялись. Он швырнул мне на грудь мой великолепный пиджак из букле и разомкнул наручники.
– Оденься. Командир хочет с тобой говорить.
Если комнату, в которой я пережила первые незабываемые впечатления своего плена, можно было с определенной натяжкой сравнить с монашеской кельей, то другая, куда меня привел Али, напоминала монастырскую трапезную – прежде всего своими размерами. Но и здесь не было окон, и так же тянуло могильным духом подземелья.
Если б не новые, непривычные глазу декорации, я могла бы подумать, что забрела, по своему обыкновению, на огонек в «коптильню» рынка «Южный»: те же самые рожи приветствовали меня теми же самыми жеребячьими возгласами. Санек Юркин, Леха Чубайс, Витек Кохнадзе... И лишь Реваз, развалившийся в глубоком кожаном кресле, хранил зловещее молчание. Только при виде меня засучил от возбуждения лапами, как паук над жирной мухой, запутавшейся в его паутине.
Впрочем, присутствовал здесь и один новый для меня персонаж. Не то чтоб совсем новый, просто я впервые видела его так близко. И так ясно – без мутного посредничества замызганного автобусного стекла.
Должна признать: в натуре Лечи Акмерханов был намного лучше своего фоторобота. Но все-таки хуже того мужчины, который мог бы произвести на меня сильное впечатление. Он встретил меня, будто следователь прокуратуры: за письменным столом, на котором перед ним лежали какие-то бумаги. И, как следователь, улыбнулся «клиентке» – располагающе, почти дружелюбно.
– Ну, наконец-то! С приятным пробуждением, Танечка. Если вы, конечно, на самом деле Танечка, а не какая-нибудь Леночка, Светочка или Анжелика.
Как ни слабо мне было сейчас состязаться с ним в остроумии, а все же я усмехнулась.
– С ума сойти! И это говоришь ты, Лечи, он же Рафик Мирзоев, он же Леонид Каневский, он же, наконец, Махмуд! Может, откроешь секрет: как правильно?
– Как правильно? – Лечи обвел взглядом публику, приглашая принять активное участие в развлечении. – Да все правильно, сестренка. Как хочешь, так и называй. Тебе-то какая разница?
– Да так – просто интересно. Хочу решить для себя, какое имя тебе больше подходит.
Террорист скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.
– Ну, и что же? Решила?
– Нет проблем. Только если я назову тебя так, как мне хочется, боюсь, это тебе не понравится, Лечи!
По залу прокатился легкий ропот возмущения. А может быть, и восхищения. Оценив мою смелость – или глупость, – бандит шевельнул черными крыльями бровей.
– Боишься, сестренка? Это хорошо.
Лечи встал, обогнул свой «следовательский» стол и приблизился ко мне почти вплотную. Мне очень не понравился холодный внимательный взгляд, которым он, ощупав меня от самых пальцев окоченевших босых ног, уперся мне в лоб.
– Я вижу, ты еще мало меня боишься. Но это понятно: после той дозы, которую тебе вкатили, даже у Ван Дамма мозги расплавились бы. Не то что у такой хрупкой девушки... Все это я понимаю, сестренка. Ты не думай, что я зверь какой-нибудь бесчувственный.
Он улыбнулся улыбкой вампира.
– Я и не думаю, Лечи. Зачем обижать зверей?
– Гм... Ладно, это я тебе тоже прощаю. Аллах милостив и от нас требует того же. Поэтому я не буду больше тебя дразнить, Таня. Давай договоримся так. Я не буду тебя дразнить и другим, – бандит полуобернулся в сторону ощерившегося Кохнадзе, – тоже не позволю. А ты, сестренка, не будешь строить из себя Крутого Уокера и расскажешь нам все честно и откровенно. Идет?
– Идет. А что – все?
– Не понимаешь? Ай-яй-яй! Я же сказал – расскажешь все, сестренка. «Все» – это значит все! Мы хотим знать, кто ты такая, почему ввязалась в дела серьезных мужчин, чье задание выполняешь. И, главное, о чем успела настучать своим хозяевам. О'кей? Давай-ка садись вот сюда, к столу, и колись.
Лечи подвел меня к свободному стулу и усадил, за что я была ему почти благодарна: ноги держали меня с большим напрягом. Я одарила террориста такой очаровательной улыбкой, точно мы с ним вели светскую беседу за коктейлем.
– Рафик, да ты просто душка! А в газетах пишут про тебя всякие ужасы. Когда выйду отсюда, обязательно соберу пресс-конференцию и развенчаю их небылицы. Расскажу, как гуманно ты со мной обращался.
На этот раз захихикал не только Лечи Акмерханов.
– А ты, оказывается, шутница, сестренка. Но не советую тянуть время: не то я могу разочаровать тебя. Скажу по секрету, я не всегда такой гуманный, как ты говоришь.
Мерзавец изъяснялся по-русски так, что ему мог позавидовать иной преподаватель университета. Его тезке Рафику Ослиное Ухо было так же далеко до патрона, как мне сейчас – до Крутого Уокера. Я обвела комнату глазами. Охрану Лечи здесь явно представлял Алик Кадыр-оглы с подпаленной взрывом бородой, который так и остался стоять у двери, скрестив руки на груди и раздувая ноздри, как дикий мустанг. Я чувствовала спиной его обжигающий взгляд.
– Не нервничай, Ленечка. Я послушная девочка, и мне совсем не хочется будить в тебе зверя. Только
