Возможно мы жили бы сейчас в мире и согласии и не дожили бы до конвейеров для переработки живых людей в горы трупов, находя всему оправдание и необходимость.
Если верить древнейшей истории, то евреи и арабы родились от одного отца, но от разных матерей. Почему не внушили им с детства, что они должны жить в мире и согласии?
Можно ли найти оправдание тому, что одних посылают, начинив себя динамитом, жертвовать собственной жизнью только ради того, чтобы уничтожить побольше своих братьев по отцу?
Знать бы кто это выдумал и зачем?
Как могла бы цвести пустыня, если бы евреи и арабы вспомнили, что они одинаково древние и ВЕЛИКИЕ НАРОДЫ! И по преданию были братьями.
События между моим кривлянием перед зеркалом и моим же голодным блеском в глазах разделяли всего несколько месяцев, которые казались целой жизнью.
Итак, из людей для меня существовало три человека: Моя мама – самое тёплое, родное, доброе существо. Я её почти не видела и любила больше всех на свете. Она исхудала т.к. спала с девочкой и та, голодная, всю ночь сосала, пустую грудь, иногда до крови.
Утром мама запрягалась в саночки, нагружала их остатками красивой одежды из той, что мы привезли с собой, и отправлялась в путь.
В Сибири таких вещей никогда не видели, поэтому к вечеру мама возвращалась с кое-какими продуктами взамен. Позже она стала уходить на несколько дней.
Молока у неё всё равно не было, поэтому мы что-нибудь жевали (кусочек хлеба или картошки) клали в тряпочку и давали ребёнку сосать. Мама ходила по деревням, расстояния между ними были немалые, да ещё снег, бездорожье! Где-то она выменяла или заработала пимы (валенки ) ручной работы и длинный, тёплый овечий тулуп, (мы ещё к ним вернёмся), которые спасали её от холода.
Как моя мама в 40-45 градусный мороз ходила по сугробам с саночками, на каком языке и как объяснялась с суровыми, тоже не очень сытыми сибиряками, как она не замёрзла, не заблудилась в тайге? Я теперь со страхом думаю об этом.
Вся жизнь этой женщины с 39 лет превратилась в ежедневный, никому неизвестный никем не оцененный подвиг.
Уже потом она мне рассказывала, как однажды её чуть не съели волки, как ей удалось спрятаться в стогу сена, а волки растерзали саночки и она в тот раз вернулась ни с чем.
Другой раз ей тоже чудом удалось спастись от людей, которые хотели убить её, чтобы забрать жалкое «богатство» её санок.
Так или иначе – раз в несколько дней она появлялась, оставляла нам то, что ей удалось добыть, ночевала одну или две ночи, немного отогревалась и снова уходила. А мы растягивали то, что она приносила до следующего её появления.
Иногда она приносила картофельные очистки (один раз они пахли керосином, это было ужасно, но мы их всё равно ели) иногда были овсяные отруби. Мы их вымачивали и варили кисель. Не забуду, как это было вкусно!
Иногда бывала удача, и мама приносила молоко, замороженное в пол-литровые цилиндрики. Это вообще чудо.
В центре образуется круглое возвышение куда, поднялась жирная часть молока. Если срезать такое возвышение и съесть, то казалось, что ты забрался на небеса и отведал пищи богов.
Иногда нам доставалась головка чеснока или лука. Только не надо думать, что в то время это была приправа к блюдам. Это была еда. Лук или чеснок пеклись в печке и хорошо спасали от голода.
Мяса я что-то не помню, наверное, его не было.
Помню маленькие кусочки чёрного хлеба, который я бережно отщипывала по крошечкам. Никогда теперь не могу видеть, когда выбрасывают хлеб или другую еду, я страдаю, когда вижу это.
По весне у нас был особый деликатес. Мы ходили в поле, собирать прошлогоднюю мороженую картошку, которую пекли на плите.
Нам казалось, что это очень вкусно.
Каждый приход мамы был для меня самым большим праздником. Главное в этом празднике было то, что с мамой ко мне приходили любовь и тепло, я переставала быть одинокой и забитой.
Тем большим горем и бедой был её новый уход.
Мир становился чёрным и жестоким.
Вторым человеком тогда была моя старшая сестра Хавалы.
Я страшно её боялась. Боялась за себя и за свою младшую сестру, которую любила и защищала.
Малышка находилась в полусонном состоянии до трёх лет.
Не ходила и не говорила. Мы с ней были вместе и рядом. Она лежала укутанная в тряпки и любила две вещи: что-то постоянно сосать и чтобы я постоянно её похлопывала и покачивала.
Если одно из этих удовольствий отсутствовало, она начинала плакать, тогда либо хозяева, либо Хавалы давали нам оплеухи.
Либо ей, если я не успевала наклониться над ней, чтобы защитить её, либо мне, если я успевала это сделать.
Моя обычная поза была сидя, согнув ноги так, чтобы подбородок лежал на коленях и похлопывала и качала и согревала малышку, сама греясь от неё, т.к. моя одежда состояла из какого-то бывшего платья, протёртого в том месте, которое находилось между коленями и подбородком.
