— Врачей я и сама знаю. Меня обследовали, и все врачи в один голос сказали одно и то же. Это довольно распространенное заболевание, лечить его трудно, а в моем возрасте на длительное лечение просто нет времени, и это тоже распространенная ситуация. Во мне вообще нет ничего замысловатого, — улыбнулась Ева. — И что такого особенного, если подумать? Обходятся ведь некоторые женщины без детей, и я тридцать пять лет обходилась, и дальше обойдусь. А Тема вряд ли вообще об этом задумывается, в его- то годы.
Она снова улыбнулась, и Полина рассердилась ещё больше. Что некоторые женщины обходятся без детей, она и без Евы прекрасно знала. Да что там «некоторые», она сама была уверена, что обойдется без всяких детей! При мысли о том, чтобы рожать детей от какого-нибудь Лешика Оганезова, Полине хотелось удавиться. А Лешик был ещё из лучших! А Игорь… Ладно, не об Игоре сейчас речь.
Но поверить в то, что без детей обойдется Ева, Полина не могла, хоть убей. Надо было совсем её не знать, чтобы в это поверить.
Она сердито смотрела на сестру и грызла кончик рыжей пряди.
— Слушай! — вдруг вспомнила она. — А что-то я такое слышала, что детей в пробирке зачинают? Ну, типа гомункулусов.
— Зачинают, — кивнула Ева. — Но я этого делать не буду.
— Почему? — удивилась Полина. — Это же я так просто сказала насчет гомункулусов, нормальные дети получаются, ничего особенного. Третье тысячелетие на носу, рыбка! Скоро детей вообще из овец будут добывать.
Ева засмеялась так, что почти невозможно было уловить невеселость её смеха. Но Полина, конечно, уловила.
— Ты, может, офигенно религиозная? — поинтересовалась она. — Типа дети из пробирки не от Бога, и в налоговую ходить нельзя, потому что там число зверя выдают?
— Я в налоговую не хожу, потому что с учительской зарплатой туда не приглашают, — улыбнулась Ева.
— Не увиливай от ответа, — хмыкнула Полина. — Почему пробиреночка не хочешь?
— Потому что это такое дело… Слишком медицинское, — наконец выговорила Ева.
— То есть?
— То есть для этого надо превратить Темину жизнь в бесконечное хождение по врачам и… В общем, заставить его заниматься совершенно ему не свойственными вещами. Ты хоть представляешь себе, как происходит это зачатие?
— Нет, — заинтересовалась Полина. — А как оно происходит?
— Вообще-то и тебе ни к чему забивать этим голову, — вздохнула Ева. — Ну, для этого нужен материал…
— В смысле, сперма? — уточнила Полинка. — Ты, рыбка, проще выражайся. Ладно, я уже поняла. Чувствительная ты наша! Думаешь, Темкина тонкая душа надорвется от того, что он сперму в пробирку набрызгает?
— Полина! — укоризненно сказала Ева. — Ты совсем уже…
— А чего я? — хмыкнула Полина. — Говорю как есть, это ты у нас культурное слово «онанизм» и то выговорить стесняешься.
— Понимаешь, — вздохнула Ева, — у меня уже был однажды разговор…
— С Темкой?
— Со Львом Александровичем. Я ведь ещё в Вене в первый раз задумалась, почему не беременею.
— Трахаться надо было чаще, — подсказала Полина; ей хотелось растормошить, даже рассердить сейчас Еву как можно сильнее. — А Лев Александрович твой небось раз в полгода просил, да и то не настаивал.
— Нет. — Ева на её провокации не поддавалась. — У нас с ним все было совершенно нормально, регулярно и полноценно. И я не предохранялась, потому что, конечно, хотела ребенка. А он… Когда я ему сказала, что надо будет провериться у врача и, может быть, попробовать вот это твое пробирочное зачатие, он ответил, что заниматься этим не будет.
— Козел твой Лев Александрович! — сердито заметила Полина. — Обыкновенный старый козел.
— Ничего не козел, — серьезно ответила Ева. — Он сказал, что вся эта медицинская возня превращает мужчину в бабу. И теперь я думаю, что не так уж он был неправ. Даже мне как-то тошно становится, когда я целый день по этим кабинетам хожу, — объяснила она. — Да ещё наслушаешься… Думаешь, это так просто — смешал ингридиенты, и готово? Одна женщина, мы с ней в очереди на снимок вместе сидели, пятнадцать раз пробовала. Пят-над-цать! Ты понимаешь, что это значит?
— Не очень, — растерянно сказала Полина. — А что это значит?
— Это значит, что полтора года и она, и её муж каждый месяц ходят в это милое врачебное заведение, что над ними бесконечно производят одну и ту же манипуляцию, ещё и болезненную, кстати. Но это-то как раз неважно, потому что только для женщины болезненную, — уточнила Ева. — Дело в другом… Они ждут, надеются — и каждый месяц оказывается, что все напрасно, ничего не прижилось. Даже её муж, спокойный человек, простой слесарь, сказал ей, что ещё немного, и он сойдет с ума. Вот ты — стала бы ты всем этим заниматься?
— Еще не хватало! — ляпнула Полина и тут же разозлилась на себя так, что кровь прилила к щекам. — Да при чем тут я? А вот Юрка стал бы! — почти выкрикнула она.
— Ты тут при том, что Артем с тобой одного поля ягода, а не с Юрой, — спокойно ответила Ева. — Он художник в самом глубоком смысле этого слова, ты и сама прекрасно это понимаешь, и интересы у него в жизни соответствующие. Так что и незачем зря говорить. Ну, представь, — каким-то извиняющимся тоном сказала она, — даже если все это каким-то чудом удастся… Я все девять месяцев должна буду лежать в больнице ногами вверх и думать только о том, как бы не случился выкидыш по дороге в туалет, а вовсе не о том, что нужно от жены молодому мужчине… Вот вы все время говорите, что я не от мира сего. А я вполне нормальный человек, и как вполне нормальный человек я понимаю, что Артему двадцать лет, и то, что он живет с тридцатипятилетней женщиной, это… довольно странно с его стороны. По-твоему, я вообще гражданского подвига должна от него потребовать?
— Да наплевать на всех художников во всех смыслах слова! — заорала Полина. — Их как грязи кругом, велика ценность! А ты одна такая, Ева, больше таких нету!
— Он один такой, — тихо сказала Ева. — Он один такой во всех смыслах слова. Полиночка, — улыбнулась она, — но это же обычная логика, вы же сами говорите, что я не должна витать в облаках. Я и не витаю. Ребенка у меня никогда не было, мне не с чем сравнивать. А Тема… Я когда вспоминаю, как без него жила, то понимаю, что это не жизнь была, а сплошная бессмысленность. Тридцать пять лет бессмысленности, Полина! Думаешь, я соглашусь снова в это вернуться ради какого-то ребенка, которого я себе даже не представляю?
Ева говорила все это совершенно спокойно, с какой-то прямо-таки учительской убедительностью; Полина никогда ничего подобного не слышала в голосе своей сестры. Но когда Ева сказала о том, что не представляет себе «какого-то ребенка», вся логика, слышимая в её голосе, развеялась как дым — из-за того выражения, которое мгновенно мелькнуло в её глазах…
Конечно, она представляла себе этого ребенка, и именно потому представляла, что жить не могла без Артема! Без этого его внимательного взгляда, который называла серебряным и который всегда был обращен на нее, без его голоса, который совершенно менялся, когда он говорил с нею… Полина не понимала, какая связь существует между любовью Евы к Артему и её желанием иметь от него ребенка, но она чувствовала, что эта связь есть и что отказаться от неё для сестры мучительно.
Но что она могла сделать, и даже — что она могла сказать?
— Ну чего ты ведра таскаешь? — сердито выкрикнула она. — Больше некому, что ли? Вон, Нюшку попроси, он и то соображает, кому надо тяжести таскать, а кому не надо!
— Да почему же мне не надо? — засмеялась Ева. — Я же не беременная, Полиночка, ты что?
И вот теперь то, что Ева считала невозможным, каким-то неведомым образом все же произошло, и
