Полина смотрела на неё с восхищенным интересом.
— А говорила, медицины, мол, не хочу! — хихикнула она. — И ничего себе оказалась медицина. Как это тебе удалось, кстати? — спросила она с любопытством. — И правда, что ли, непорочным зачатием?
— Не преувеличивай, — улыбнулась Ева. — В пробирке, как еще.
— Сперму во сне, наверное, добывала, — съехидничала Полина.
— Полина, перестань, — укоризненно сказала Ева. — Совсем нет. Он сам…
— Надо же, совершил-таки гражданский подвиг! — не унималась та.
— Ну зачем ты стараешься меня обидеть? — Ева посмотрела на сестру так, что ей сразу расхотелось дразниться. — Он просто увидел все эти снимки, справки и… рекомендации. Собственно, я и не прятала, они лежали в столе, я же не думала, что он обратит на них внимание. Но он увидел, прочитал и… В общем, он обиделся, — смущенно сказала Ева.
— На что? — не поняла Полина.
— На меня. Он сказал: ты считаешь меня ребенком, которого надо оберегать, и мне это обидно. Но ведь я не считаю! — горячо произнесла она. — Я наоборот, знаешь, себя с ним чувствую… какой-то невзрослой. Это так странно!
— Чего тут странного? — пожала плечами Полина. — На фига нужен мужчина, если его оберегать надо? Да мне и вообще, — засмеялась она, — непонятно, зачем нужен мужчина, если он не Юра. Ладно, рыбка, — махнула она рукой, — о мужчинах рассуждать — дело дурное, они того не стоят. Как же у тебя так быстро вышло? — с интересом спросила она. — А говорила, полтора года, пятнадцать раз…
— Я сама удивилась, — кивнула Ева. — С третьего раза получилось, это действительно довольно быстро, хотя все равно казалось, что долго. Вот только теперь…
— А теперь-то что? — поморщилась Полина. — Чего ты теперь смурная такая, опять что-нибудь не слава Богу?
— Даже не знаю, — пожала плечами Ева. — Нет-нет, все слава Богу, — словно сама себе возразила она. — Просто… Понимаешь, при таком зачатии часто получается… Ну, в общем, получается не один ребенок.
— А сколько? — захохотала Полина. — Как у кошки, что ли? Ой, извини! — Она прикусила язык. — Ладно, рыбка, не обижайся. Так сколько вы там детишек понаделали?
— Возможно, даже… больше двух, — совсем уж смущенно ответила Ева.
И тут же Полина заметила, что это немного смешное смущение сменяется в глазах её сестры совсем другим, непонятным и тревожным чувством.
— Ты что, рыбка? — испуганно спросила она. — С ними что-нибудь… не так?..
— Не знаю. — Ева смотрела почему-то на стенку, туда, где висел Полинин летний пейзаж, «лужайка под микроскопом». — Кажется, все так, насколько это можно определить сейчас. Но это… слишком много, я понимаю, — с какой-то пугающей отчетливостью выговорила она.
— И что? — растерянно спросила Полина.
— И надо что-то решать. Сейчас ещё не поздно. Можно рискнуть всеми и попытаться оставить одного, — коротко выговорила Ева и, как-то кривовато улыбнувшись, добавила: — Проредить, так это называется.
Полина молчала, не зная, что сказать. Вообще-то она прекрасно понимала, что надо было бы сделать. И если бы речь шла о ней самой… То есть, конечно, не о ней — ей бы и в голову не пришло убивать столько нервов и сил на всю эту пробирочную возню, — а о любой другой женщине, то она согласилась бы с тем, что говорила сестра. Но, глядя на Еву, Полина понимала: та только вслух произносит все эти правильные короткие фразы, а в глазах у неё совсем другое…
Поэтому, незаметно вздохнув, она сочла за благо покривить душой. Да тут кстати и вспомнилось, как папа когда-то объяснил Юре, почему не хочет, чтобы Ева знала правду о том, что он не родной её отец: «Она у нас такая девочка, что её душевное спокойствие дороже пустой правды».
Сто лет с тех пор прошло, а Ева у них все равно была «такая девочка» и её душевное спокойствие было хрупким, трепетным и чрезвычайно уязвимым.
— Дело, конечно, хозяйское, — со всей возможной невозмутимостью пожала плечами Полина, — но, по-моему, ты, как обычно, многовато трагизма напускаешь. Да ты что, рыбка, — подмигнула она, — это же очень стильно! Купишь колясочку такую длинненькую, ленточек разноцветных понавертишь на одеяльца, сама красотка, муж молодой, детишки штабелями сложены и носами чмокают. Супер!
— Такой же суПер. как я красотка. — Ева изо всех сил старалась казаться спокойной. — Ладно, дело не во мне.
— Дело, конечно, опять в Темке, — хмыкнула Полина. — Елки-палки, да сколько можно о нем переживать?! Он и правда взрослый уже, сам о себе подумает!
— Да как же он о себе подумает?! — Евино показное спокойствие исчезло мгновенно, как будто она стряхнула его с себя. — Как он о себе будет думать, когда ему на себя в этом случае вообще сил не останется? Ты же сама это понимаешь, Полина, ну зачем ты глупости говоришь! Чтобы меня успокоить? Как будто я не представляю, сколько памперсы стоят, сколько ползунки, сколько всякие баночки-скляночки! Он о фотоаппарате мечтает хорошем, я же знаю, хотя он мне не говорит, это и сейчас почти несбыточно, но сейчас все-таки… А если… Какой там фотоаппарат! Вместо фотоаппарата, вместо всего — длинная колясочка с ленточками, — с горечью произнесла она.
Полина поняла, что обмануть сестру ей не удалось. Да она и не очень надеялась, если честно. Евина необычность проявлялась ещё и в том, что она видела жизнь насквозь, как рентгеном просвечивала; видела что-то такое, что было в жизни главным. Конечно, её не провести было глупыми разговорами про стильные ленточки!
— Ева, поговори с Темкой, а? — отбросив задорный тон, просительно сказала Полина. — Его ведь дети, не от непорочного же, в самом деле, зачатия.
— Я и так знаю, что он скажет. — Евины светлые глаза полыхали таким пожаром, что казались темными. Полина никогда не видела её такой и почувствовала, как от неожиданности и непонятности этого пожара у неё самой внутри начинается тревожная дрожь. — Что он взрослый и что он вполне в силах… Не надо мне было это делать! — вдруг произнесла она таким совсем уж страшным тоном, что Полина поежилась. — Вот ты мне все время твердишь: думай о себе, думай о себе. Я подумала о себе — и что? Ах, хотела ребенка, ах, последний шанс! А для него этот мой последний шанс чем обернется?
«Чтобы я когда-нибудь… — мелькнуло в голове у Полины. — Любовь… Да пропади она пропадом, эта любовь!»
Она молчала, не зная, что сказать, и надо ли что-нибудь говорить. Молчала и Ева.
Глава 5
Бабье лето в этом году выдалось такое позднее и долгое, что октябрь был похож на август.
«Вот тебе и любовь, — каждый день думала Полина, просыпаясь в соседней с Игорем комнате под крышей и глядя на голубой квадрат неба в окошке-люке. — Есть погода — есть любовь, не было б погоды — навряд ли и любовь была бы».
В обычную московскую осень, под проливными дождями, ей, конечно, не удалось бы осуществить «мозаический план» — так она насмешливо именовала свое нынешнее занятие. А в такую погоду, как сейчас, под почти не греющим золотым солнцем, под не летним, но теплым ветром, она проводила в саду час за часом и не замечала, как летят эти счастливые часы.
Это происходило с нею впервые после Махры, и за это она без малейших колебаний пожертвовала бы любым своим прежним занятием.
Но, к счастью, и жертвовать ничем не пришлось. Полина просто перебралась в Игорев дом на Соколе, даже не пытаясь скрыть от себя, что сделала это в основном ради мозаики. Было, правда, ещё и не в основном, но об этом она старалась не думать. Это было до идиотизма сентиментально, и думать об этом было совершенно ни к чему.
