пальцем священную женщину.
— Из непрозрачных минералов и сока растений, — ответил буддист. — Я краски сам делаю, и грунтую тоже сам. Для грунтовки смешиваю животный клей с мелом, а краски — вот это, видишь, малахит. Лазурит ещё беру, ляпис-лазурь. А для Цеу Марбо брал киноварь. Он же красный, огненный, Цеу Марбо, — добавил он, улыбнувшись.
Улыбка у него была такая, что не ответил бы на неё разве что столб. Казалось, все вокруг должно перевернуться от такой улыбки.
Но ничего не перевернулось в пустой комнате, только тени замерли на стенах. Полина улыбнулась в ответ.
— Ты их всех, что ли, сюда привез? — спросила она. — Покажи Цеу Марбо!
— Цеу Марбо не привез, — прямо и ясно глядя на нее, ответил он. — Я только эти две привез, потому что хочу ещё одну Тару здесь начать, Белозонтичную.
— Это цветочную, да? — неизвестно чему обрадовалась Полина. — Здесь такие зонтики растут! Цветы — не цветы, трава — не трава, такие огромные, блеклые, то ли белые, то ли зеленые… Очень живые. И грибы есть, тоже зонтики. Я таких грибов никогда раньше не видела. Думала, это поганки, а оказались вкусные, и жарятся за три минуты.
— Вообще-то не цветочную, — ответил буддист. — Просто у неё белый зонтик в руках, вот и Белозонтичная. Этот зонтик — одно из семи сокровищ и один из восьми благоприятных символов, — объяснил он. — Означает, что добродетель Будды равно нисходит на все живые существа. А вообще-то Белозонтичная Тара помогает домохозяйкам.
— Ну, тогда это не ко мне, — махнула рукой Полина. — Из меня домохозяйка никакая. Но краски такие делать — это я попробовала бы. Мы тут пару дней назад в Александров ездили, фрески смотрели. Это же Александровская слобода была, там очень старые есть фрески в церквях, и иконы тоже. И, знаешь, мне даже страшно как-то стало… — Она на секунду замолчала, словно ожидая, чтобы он спросил, почему ей стало страшно. Но он не спросил, и она продолжала, как будто отвечая на его непрозвучавший вопрос: — А потому что я поняла, что иконы писать… Это, знаешь, обо всем забыть надо, ну совершенно ни о чем не думать, вот что мне показалось. Непонятно? — спросила она, хотя буддист по-прежнему молчал, только смотрел прямо в её глаза, и она все время чувствовала, как от него исходит этот ясный свет. — У икон вся тайна — только в технике! — торжествующе заявила она. — Если ты технику освоишь, то все у тебя и получится, а болтовня всякая про духовность или про что там ещё — вообще ни при чем. Только как её освоить, такую технику, это и есть вопрос.
Тут Полина замолчала, словно захлебнулась. Она вдруг поняла, что говорит совершенно незнакомому человеку то, что и себе самой до сих пор не умела высказать ясными словами. И это при том, что человека она увидела ровно десять минут назад и что он ни о чем её в общем-то не спрашивает.
— Что реальность — это мираж, а мираж — это реальность, я и сама могу на уши навешать, дело нехитрое, — сказала она. — А вот как сделать, чтобы вообще ничего говорить не надо было, — в этом весь и фокус.
«Теперь точно обидится», — весело подумала она.
И тут же с удивлением поняла, что ей совсем не хочется обижать этого ясного человека. И даже более того — что ей жалко его обижать.
— Знаешь, я ведь живу… Как-то за пределами даже надежды и страха, — сказал он, снова улыбаясь этой своей необыкновенной, беспомощной и спокойной улыбкой. — Меня невозможно обидеть.
— За пределами надежды и страха? — хмыкнула Полина. — Ну-ну… И видишь ты не глазами, и слышишь не ушами. Имя у тебя хоть есть? Или ты безымянная сущность?
После пяти минут общения с ним Полина была готова к тому, что его зовут как-нибудь… Калу Ринпоче, например, что-то такое она слышала от одного буддиста, забредшего пару месяцев назад на Глюков чердак в Монетчиковском переулке. Вообще, буддистов среди художников, поэтов и прочих представителей творческих профессий, в хороводе которых Полина вертелась лет с пятнадцати, было довольно много. Но этот чем-то отличался от всех, а чем — она не понимала.
— Имя есть, — кивнул он. — Игорь.
— Вот просто так — Игорь? — восхитилась она. — А меня Полиной зовут.
— Красивое имя.
— Обыкновенное. — Она пожала плечами. — Родители думали, оно оригинальное, потому что среди их ровесников ни одной Полины не было. А в детском саду, кроме меня, три Полины было, и в классе две. Оказывается, все оригинальное приходит во все головы одновременно. Но вообще-то меня в честь маминой мамы назвали, так что на оригинальность наплевать, — добавила она.
— Тебе со мной, наверное, скучно, — сказал Игорь. — У тебя очень живой характер.
— Что есть, то есть, — усмехнулась Полина.
«Разговариваем, как Маленький Принц с летчиком, — подумала она. — Я о своем, он о своем».
— Хочешь, я тебе анекдот расскажу? — вдруг предложил Игорь.
— Что-о расскажешь?! — засмеялась Полина. — Анекдот? И какой же, интересно? Про Петьку с Василь Иванычем или, может, про поручика Ржевского?
— Почему? — С ума можно было сойти от его улыбки! — Просто один буддистский анекдот, хочешь?
— Излагай, — разрешила Полина. — А я и не знала, что у буддистов анекдоты бывают, думала, только эти, как их… Мантры!
Она забралась с ногами на жалобно скрипнувшую кровать и, положив руки на согнутые колени, подперла кулаками подбородок, приготовившись слушать.
— Был прекрасный день, на берегу было тихо, солнечно и тепло, — начал Игорь.
Полина не удержалась и хихикнула.
— На либретто похоже, — объяснила она. — Меня в пять лет в Большой театр на «Лебединое озеро» повели, я потом либретто наизусть выучила — потряслось, видимо, детское воображение. Вот там что-то вроде этого и было. Папа говорил, когда я гостям декламировала: «Зигфрид, мечтательный, романтичный юныша…» — все ухохатывались. Ну ладно, извини, не буду. Так чего там в солнечный день стряслось?
Игорь спокойно переждал её тираду и продолжил:
— Папа Римский, Саи-Баба и Кармапа решили покататься на лодке, чтобы отвлечься от своих обязанностей. Через пару часов Саи-Баба разглядел на берегу «Макдональдс». «Эй, я жутко проголодался. Схожу за биг-маком». Он спрыгнул с лодки и быстро зашагал по воде. Кармапа сказал: «Здорово, я тоже иду». Спрыгнул за борт и пробежал по воде до берега, где Саи-Баба уже заказывал еду. Папа Римский замялся, он никогда не ходил по воде. «Но если те двое нехристей смогли это сделать, то мне-то уж точно удастся». Он спрыгнул, бултыхнулся и исчез. Саи-Баба и Кармапа, почавкивая гамбургерами, увидели эту сцену. Кармапа сказал: «Это выглядело нехорошо». Саи-Баба сказал: «Да уж, нам следовало сказать ему про эти столбики под водой». Кармапа спросил: «Про какие столбики?»
— Все? — спросила Полина. — Уже смеяться? А кто такой, кстати, Саи-Баба? Ну, вообще-то понятно: получше Папы Римского, но уж точно похуже, чем Кармапа. Весело с вами, с буддистами!
— Ты любишь, чтобы было весело, — то ли спросил, то ли просто так произнес Игорь. — А ведь любовь другая…
— Ты, может, даже знаешь, какая? — усмехнулась она. — Ладно, можешь не объяснять, я и так догадываюсь, что ты скажешь. Что-нибудь про белый зонтик, из-под которого в три ручья добродетель хлещет.
Но Игорь ничего не сказал. Он подошел к кровати и медленно опустился на колени перед сидящей на панцирной сетке Полиной. Она почувствовала, как её снова охватывает то же самое ощущение, что и в первые минуты разговора с ним — когда он предложил посмотреть совершенно ей не нужные буддистские иконы и она поняла, что отправится за ним хоть в темный лес. Черт его знает, как у него получалось такое с ней вытворять! Полина ни разу в жизни не делала того, что решал за неё кто-то, а не она сама.
«Может, и правда мистика? — подумала она почти с испугом. — Тибет этот… Кто его знает?»
