кто-то падал...
Баллисты заряжались медленно и солидно, со скрипом. Крутился барабан, позвякивала цепь. Дрот толщиной в руку, с четырехгранным наконечником и тонкими железными перьями, укладывался аккуратно, протуберациями наконечника и перьями в специальные пазы. Перед выстрелом поджигали привязанную под наконечником паклю, пропитанную серой и салом и смешанную с железными или медными стружками. Полет этого дрота был виден весь, от начала до конца. Он погружался в недра стоящей на том берегу колонны... Колонна не вздрагивала.
Стрелы прилетали и с той стороны. И здесь Камен с интересом отметил, что, как бы плотно ни сгрудились на земле люди, свободного места между ними было все-таки больше. Стрелы попадали в землю, в щиты, в ранцы, куда угодно – и редко-редко кто-то вскакивал или, наоборот, падал с невольным криком...
– О, сотник! – сказал кто-то рядом. – И вы решили пойти в пехоту?
Камен поднял голову. Этого высокого костистого акрита он точно где-то видел...
– Мост через... как ее? Забыл... Вы нам еще девушку в провожатые отдали. Грозу...
– Помню. – Камен встал. – Было такое. Паригорий... м-м?..
– Венедим.
– Точно. Камен Мартиан. Когда же это было? уж с месяц...
– Поболе. Оттуда? – Венедим кивнул подбородком на заваленное трупами теперь уже предполье. – Наблюдал вашу атаку...
– Уж. Подставились мы.
– Я тоже оттуда. Тысячей полного состава командовал. Осталось семьдесят шесть в строю. Сам без царапины. Сейчас сводную делаю. Пойдете ко мне? Будет жарко. И очень скоро.
Камен посмотрел на солнце. Солнце стояло высоко, но казалось закатным.
Пыль...
– Пойду, – сказал он. – Щит бы только раздобыть.
– Этого добра – на выбор...
Когда Рогдаю донесли, что противник перебросил через реку полтора, а то и все два десятка мостов, он только кивнул удовлетворенно – и распорядился усилить обстрел противоположного берега. Рискнуть, даже пожертвовать оставшимися катапультами – но именно сейчас нанести противнику максимальный урон. По всем прикидкам получалось так, что большая часть конкордийской пехоты уже на этом берегу, а сами степняки в бой почти и не вступали Сражение шло вязко и кроваво.
И через полчаса, когда в небе возникли почти одновременно с десяток маленьких белых шариков пороховых взрывов, он сжал рукоятку меча и быстро пробежал взад и вперед по кромке обрыва, почти физически ощущая, как его стрелы поражают столпившихся на переправах врагов А еще через пять минут косая полоска синего дыма сообщила ему, что на левом крыле противник прорвался через линию земляных укреплений и завязал бой с тяжелой пехотой, до сих пор стоявшей без применения
Синих ракет слева становилось все больше, а здесь, на правом фланге, будто объявили перемирие. Носильщики обеих армий бродили по полю, находя раненых И только часа в три пополудни, когда стало ясно, что Рогдай не будет перебрасывать силы с фланга на фланг, позади бугристой стены серых конкордийских щитов вначале страшно медленно, но все быстрее и быстрее, наращивая темп, застучали барабаны, и в контратему им затянули невозможно пронзительную, угнетающую сознание песню боевые рожки. И стена стала приближаться...
Нет, не зря конкордийские офицеры проводили по полжизни на далеком западе, оттачивая свое умение командовать в тех мелких войнах, что нескончаемо идут на границах империи И не зря конкордийские солдаты по четырнадцать часов в сутки до полнейшего отупения под звуки рожков и барабанный бой маневрируют на плацу – из месяца в месяц, из месяца в месяц... Только что приближалась линия щитов, но три громкие команды, несколько вскриков горнов – и узкие, обложенные щитами клинья устремляются в проходы между рвами. И другие клинья, короткие и толстые, – идут в лоб на валы и рвы, на деревянную щетину... и ясно, что сейчас произойдет.
И все же...
Мелочь, казалось бы, – рыхлая глина рвов. Но в ней насторожено великое множество веревочных петель и силков, ноги попадают в них, запутываются, короткая заминка..
Залп в упор. И еще один. И еще
Стрела, как правило, не пробивает щит. Или пробивает, но теряет на этом всю свою силу. Это если щит стоит ровно. Но когда наклоняешься или приседаешь, чтобы снять с ноги или разрезать захлестнувшую лодыжки петлю, когда рывок веревки, в которой запутались и другие твои товарищи, подсекает твои ноги, и ты валишься на спину, сбивая того, кто идет за тобой, когда ты просто теряешь равновесие и делаешь шаг в сторону, чтобы восстановить его, – стрела может и миновать твой щит, погружаясь в грудь или живот, или скользнуть по щиту вбок, поражая твоего соседа по строю... а тут еще в упор бьют пять или шесть рамочных луков, от которых не спасает ни один щит даже за триста шагов... Пробив навылет одного, стрела эта вполне еще может поразить и второго, идущего следом... Залп, залп, залп!
Но вот то здесь, то там по трупам павших, перепрыгивая через деревянную щетину, во рвы врываются закованные в панцири солдаты. Здесь уже ничего не решает строй, а только мастерство владения клинком, да прочность доспехов, да ярость...
Все кончено за считанные минуты. Лучники бегут. Их не догнать. Обслуга рамочных луков подхватывает свои смертобойные машины и несет их в тыл, и их тоже не могут догнать. А вот баллисты не увезти и тем более не унести, и поэтому они вспыхивают ярким пламенем...
Глава шестая
Отсюда, снизу, пригорок, на котором расположились Рогдай со свитой, что-то мучительно, сосуще напоминал, и Отрада все время на него оглядывалась, пытаясь понять. Но только когда послеполуденное темное солнце повисло сбоку и отчетливо легли на обрыв длинные вертикальные тени эрозионных гребней, она вспомнила: так в детских книжках рисовали кита. Покатое туловище и отвесная решетка зубов...
Наверное, она слишком надолго задержала взгляд на солнце: не такое уже темное оно было. Левый (почему-то левый...) глаз вдруг перестал видеть что-то, кроме контуров, все затопило золотое сияние – будто бы предметы облило жидкое золото, а в воздухе повисла золотая тончайшая пыль. Опять началось, в ужасе подумала она... Я больше не выдержу.
Я – больше – не выдержу!
Она огляделась, будто смотрела: куда бежать... Алеша... Но Алексея здесь не было. Она не видела его уже четыре дня.
Нет, наверное... – она приложила руку к виску. Просто ослепило. Вот все и прошло, вот и прошло...
Она так уговаривала себя, хотя и видела: золотой отсвет лежал на всем. Если смотреть левым глазом. Если его закрыть – то отсвет исчезает.
Ослепило... Верная Гроза присматривалась тревожно, но молчала.
А потом как-то очень внезапно возник чародей Якун. Место было открытое, но никто из стражи не заметил его приближения.
Он протянул Отраде руку, и она спрыгнула с коня, ни о чем не спрашивая.
– Отьедь, дева, – велел Якун Грозе. – И последи, чтобы нам не мешали...
Сам он взял Отраду под локоть и повел из-под навеса – большого белого шатра с заброшенными на крышу стенками. Они шли и шли куда-то, и наступил момент, когда Отраде показалось, что они одни и никого вокруг нет, и в какой-то версте не идет смертная сеча, не несутся конные вестовые и не лопаются в небе сигнальные ракеты.
Только солнце оставалось темным, и поэтому на землю, на камни цвета холста ложились совсем уж черные тени.
– Был бы я подлец, если бы не сказал, – начал Якун, глядя мимо. – И не так уж я верю в
