Бывает, ход истории трудно проследить логикой, но не в данном случае.
Правительства всех стран с момента появления профессиональных военных начали придерживаться правила: армия и флот должны держаться вне политики. Квинтэссенция этого принципа была выражена Талейраном: «Война слишком серьёзное дело, чтобы доверять её военным». Такая позиция не могла не дать соответствующие плоды: политики перестали доверять военным. Уточняя, скажем: не то чтоб совсем уж не верили, но принимали решения, не особо считаясь с мнением армии и флота.
Так было и в эту войну, которую Европа назвала Восточной. Кардинальные решения в ней принимались по политическим соображениям, а те, в свою очередь, появлялись под воздействием не сухих военных докладов, а газетных публикаций и аналитических записок банковских домов. И политики не вдавались в такие нудные частности, как появление у противника кораблей с неслыханной быстроходностью и ужасающей артиллерией.
Но в акватории штеттинского порта толчок был дан в ином направлении. Там присутствовали люди, которые могли реально влиять на правительственные решения, – послы и члены дипломатического корпуса, в абсолютно большинстве лица совершенно гражданские. Тем большее впечатление на них оказал «салют наций», произведённый русским пароходофрегатом, точнее, тем кораблём, в который он превратился. Своим глазам господа дипломаты привыкли доверять. История о том, как один из этих кораблей (тот, который меньше) с таким же вооружением вышел на бой с эскадрой из пятнадцати кораблей, включающей три бронированные плавучие батареи, и вышел победителем, из полуабстрактного донесения превратилась в леденящую душу реальность.
Ради правды подчеркнём: не все представители дипкорпуса испытывали беспокойство. Например, послы Швейцарии, Лихтенштейна, Люксембурга, Баварии и Вюртемберга не очень-то взволновались. Флотам этих держав ничто не угрожало.
Пожалуй, Пруссия тоже имела основания не впадать в панику. Короля и его дипломатов волновало скорее отсутствие флота, чем перспектива его потерять. Не последнюю роль сыграл пусть и хромой, но всё же нейтралитет Прусского королевства в этой войне.
Куда менее комфортно чувствовал себя представитель Франца-Иосифа I. Правда, Австрия в этой войну не вела боевых действий против России, но назвать её позицию нейтральной значило бы погрешить против истины.
Откровенно тревожные мысли ходили в головах посланников Британской, Французской и Османской империй. Радужные реляции о победах при Альме и Инкермане подёрнулись серым пеплом.
Не последнюю роль сыграл дипломатический промах Форин офиса. Посол Британии в Пруссии воспользовался случаем и предъявил ноту протеста цесаревичу как наиболее высокопоставленному представителю Российской империи. В ноте содержался реприманд, исполненный сдержанного гнева, по случаю неспровоцированного нападения на английский отряд кораблей.
Ответ наследника российского престола был ледяным по форме и ничуть не более тёплым по содержанию.
– Разумеется, ваша нота будет незамедлительно предоставлена вниманию императора российского. Однако нападение было произведено британцами, отнюдь не русскими. Напоминаю: в соглашении по перемирию, подписанному английской стороной, содержался пункт, согласно которому корабли флота её величества не должны приближаться к российским ближе чем на три навигационных мили, в противном случае им будет дан вооружённый отпор. Королевский флот пренебрёг этим пунктом. Далее, ввиду приближения вашей группы был поднят флажный сигнал «Ваш курс ведёт к опасности». Никакой реакции не последовало. Моё присутствие на борту «Херсонеса» было обозначено брейд-вымпелом. Это обстоятельство также было оставлено без внимания. И наконец, имея полное право по факту нападения утопить корабли государства, с каковым, напоминаю, Российская империя находится в состоянии войны, наша артиллерия всего лишь дала предупреждение. Мы не хотели и не хотим продолжения этой войны. Как раз по этой причине я здесь нахожусь. Но уж поверьте: если бы у нас было намерение напасть, то ни один из кораблей в этой группе не дошёл бы до порта.
Посол Владычицы морей в Пруссии не был моряком. Зато он очень хорошо умел играть в карты. В ситуации, когда у противника на руках четыре туза и четыре короля, а у вас семёрки и восьмёрки, продолжение игры выглядит столь же бессмысленным, сколь и неприятным.
Никто из участников этого конгресса, который вскоре поименуют Берлинским, не знал, насколько сильный толчок получила история. Разумеется, никто и представления не имел, что она вообще могла сдвинуться с намеченного пути. Мы с вами, читатели, это, понятно, знаем, но ни за что не расскажем никому из тех, кто был там, в Берлине.
Эпилог
В станице Мечётинской произошло событие, или даже СОБЫТИЕ. По масштабам оно было бы впору и уездному городу.
В дом весьма уважаемого старого казака Андропа Неболтая пришло с почтальоном громадное письмо, точнее, это был громадный конверт. Разумеется, служивому поднесли рюмочку.
Вскрыл конверт с помощью старого турецкого кинжала лично хозяин дома. В нём были, как и ожидалось, БУМАГИ.
Сбежалось всё население дома, в первую голову внуки от среднего сына, но от них не отстали и сноха Глафира, и жена Андропа Анфиса. Сам же средний сын Трифон чуть поотстал, будучи занят работой в сарае, но опоздание не помешало ему занять почётное место у отца. С небольшим отставанием заявилась семья старшего сына: сам Андрей Андропович, его Дарья и сыновья с дочкой.
– Батюшки! – не сдержавшись, ахнула младшая сноха, разглядевши отдельный лист с картиной. – Да то ж Тихон! – Истинный крест, он самый!
– А рядом, надо быть, жёнка его да дети…
– Знать, карандашиком рисовано, и работа тонкая.
– А вот от него письмо, мыслю.
– А ну цыть мне тут! – рявкнул хозяин дома командирским голосом. – Иван! Глаза у тебя молодые, зачитай-ка письмо вслух. А то мне очки искать долго. – Андроп Анисимович отклонился от истины: не отсутствие очков мешало ему, а недостаточная грамотность, не позволявшая читать быстро.
Старший внук исполнился важности. Правда, по уровню образованности он не сравнялся с высокоучёным дядюшкой, но отстал совсем немного; обычно мальчишку хвалили в примерно таких выражениях: «Ну, считаешь ты хорошо, почти как дядя Тихон». Малец поправил чуб, который упорно не дорастал до надлежащей длины, прокашлялся и начал:
– «Здравствуйте, мои дорогие родители, отец и матушка! Пишу я вам из далёких краёв, куда закинула меня судьбина на учёбу и на житьё с моей разлюбезнейшей Марьюшкой…»
– Эка он о своей-то выражается кудряво, – поджала губы заранее критично настроенная к невестке Анфиса.
– Тихо, мать! Дай Ваньке сказать.
– «…И спешу радостию поделиться: родила она во благополучии близнят, казачонка и девку, кои здоровеньки растут трудами Маши…»
– Ай да сношенька! Сразу двумя внуками озаботилась.
– Что здоровеньки, это на картине видно, эвон какие улыбчатые, – осмелилась вставить слово Дарья.
– Читай дальше, Ваня. – На этот раз в голосе Андропа Анисимовича слышалось скорее любопытство, чем суровость.
– Кхм. «Правда, болели они чуток, и я тоже кашлял, но Маша нас всех на поправку
