Уже и ногу над водой занесла, да так и застыла, как журавль на одной ноге.
— Ты иди без опасений. Но далеко не заплывай. Начнет печалиться, на людей жаловаться, а надумаешь выходить не дослушав, рассерчать может. Я тебя на берегу подожду.
— Если приманивать будет, тогда лучше не лезть в воду. За кустами схоронись и не показывайся ей на глаза. — И пальцем указала, где ему надежней всего схорониться. — А я быстро. Даже плавать не буду. К тебе и без воды грязь не липнет.
Обвела озерную гладь взглядом, наклонилась к воде и увидела ее, мавку. Совсем близко сидит на, упавшем в воду, дереве и с нее глаз не сводит. Лицо такой красоты, что и у нее, можно сказать, девки, сердце забилось и сознание от тихой зависти помутилось. Тряхнула головой, прогоняя наваждение, и похвалила себя за предусмотрительнось. Вовремя спрятала Радогора в кустах от этих черных, как омут урочливых глаз. А тело! Скажите на милость, у какого мужика хватит сил от такой красы отвести. Волосы, чернее воронова крыла, упали в воду. Закрывая грудь и сверкающий хост.
С усилием отвела взгляд от мавки и незаметно оглянулась на кусты, чтобы проверить, не засмотрелся ли на мавкй Радогор. И торопясь смыть дорожную пыль. Заплескалась в воде. Выскочила на берег, стараясь не видеть, как мавка тянет к ней свои руки и не слышать ее плача, заскочила в кусты и потащила Радогора прочь от озера.
— Не смотри, Радо, в ее сторону. Сама оторопела, как увидела. Так я девка. А где уж вам, мужакам, на такое диво глазеть. — И толко у самой ольхи нашла в себе силы пизнаться. — Такого страха натерпелась! А ну, думаю, разглядит тебя! Надо было дальше ехать.
— Мавка на берег не выходит.
Остановилась, о чем — то размышляя. И с жалостью поделилась горькой мыслью.
— Тоскливо ей здесь одной. А не переберешься туда, где подруги есть.
Радогор заулыбался.
— Пожалела! По глазам понял. Но тут ты ошибаешься. Редко она бывает одна. Место здесь приветливое. Не одни мы остановились, чтобы передохнуть. А кого — то ночь в пути застанет. Подойдет к озеру, да так и останется. Редкий наодит в себе силы устоять, когда она приманивать начинает. Там они все, а сколько их, кто скажет сейчас?
Лада зябко передернула плечами. И нырнув в укрытие, потащила его за собой.
Теперь не выпущу тебя отсюда, пока не поедем, чтобы не высмотрела она тебя. И не спорь. Знаю теперь, какие они, мавки. Своими глазами высмотрела.
Радогор тихо улыбнулся, глядя на ее озабоченное лицо.
— Ты моя мавка. — Сказал он, и попросил. А теперь раздевайся и ложись…
Договорить не успела. Круто повернулась к нему и всплеснула рукамию
— Диво дивное! Сам сказал.
Радогор смутился и побагровел.
— Лечить буду. — Пояснил он и увел взгляд в сторону. — Чтобы в седле не горбилась и не елозила. Красоту испортишь.
Наклонился к ней, пальцы теплые и послушные побежали по ее телу. От затылка до самых розовых пят волной разлился жар и она, не вытерпев, повернулась к нему и руки обвились вокруг его шеи…
— Лада! Не буди лихо…
— Вот уж не знала, где оно это лихо. Хорошо, что глаза раскрыл. А то так бы и пржила дура дурой. — Засмеялась она, дразня лукавым взглядом.
…Проснулась, а он уже затягивает поясной ремень.
— Так скоро? — Разочарованно сказала, потягиваясь. — Или сладкое все зубы отбило?
И поднялась на одной руке, игриво выгибая тело. Чтобы подразнить его.
— Не отбило, Лада. Загостились. Время подгоняет.
Спорить не стала. Сбросила рубашку и потянулась за портками. А он уже, не прячась, следит за ней жарким взглядом.
— Как посмотрю на тебя, словно крутым кипятком обольют. И глаза мутит. — будто извиняясь, сознался он.
— Это хорошо. Так и должно быть. — Удвлетворенно проговорила она. И засмеялась. — Ноги не держат. А доспех одевать больше не стану. Убережешь, если нужна тебе.
Кони встретили их нетерпеливым ржанием. А поодаль от них лежал Ягодка, с укоризной поглядывая в их сторону.
Усадил ее в седло. И с грустью оглянулся на дерево.
— Попрощайся, милая. Последний раз нам такое счастье выпало.
Влада вздрогнула и с тревогой повернулась к нему.
— За Смуровым городом в пол — глаза спать будем.
И с укоризной покачав головой, посмотрел на бэра.
— А ты, дурень, зачем сбежал от Ратимира? В родные края потянуло?
Бэр, повизгивая и порыкивая, запрыгал на всех четырех лапах, выражая крайнюю радость… и желание отведать долгожданного и вполне заслуженного угощения. И Радогор вытряхнул из мешка остаток окорока, который уже изрядно попахивал. И бэр, поворчав еще немного для приличия, сразу успокоился.
— Ты поэтому и надуумал остановиться здесь?
— А кто жаловался. Сто всю красоту о седло расхлестал? — Отшутился он, улыбаясь
И больше он уже не улыбался.
Остановились на ночь. Снова не далеко отвернув от дороги. Доели все, что оставалось в мешке и Радогор, отступив от дерева, под которым Влада набросала кучу травы, на несколько шагов прочертил оберегом круг, шепча заклинание.
— От кого отгородился, Радо? — Забеспокоилась она, с опаской оглядываясь вокруг.
— Лес тревожится. — Скупо тветил он.
Привалился спиной к дереву и закрыл глаза. Влда больше с распросами лезть не стала. Больше, чем сказал, все равно не скажет, сколько бы не допытывался. Легла, устроив голову на его бедре и укрылась под его ладонью.
— Спи…
Но сколько не старалась, уснуть не могла. Лежала, прислушиваясь к шороху листвы, к поскрипыванию и вздохам старых. Отживших свой век, деревьев и храпу лошадей и тоже начиналао казаться. Что тревожится лес. И листья не так шумят, и филин, гоняясь за мышью, не так проухал. А вот волчья стая вышла на ночную охоту и вспугнула оленье стадо. Взвизгнул олений дитеныш под безжалостным волчьим зубом и стадо понеслось через лес, ломая кусты.
Шумит расстревоженный лес.
Или не лес это шумит, а вода под веслами, унося лодии в пугающую даль, которая висит по виднокраю, закрывая собой и воду и синее ночное небо. И скачут по водной дремлющей глади, как по узорчатой скатерти на прраздничном столе, неведомые звери. Оскалили клыкастые жуткие пасти, упираясь кривыми рогами в багровые клубящиеся небеса, и заходятся в злобном вое. А впереди их к лодии летят тучи стрел и, не долетев, падают в воду, чтобы утонуть в лохмотьях пены, что тянет за веслами.
Вой пронзительный и нестерпимый врывается в уши, наполняя мозг и все тело нечеловеческой болью. Уже не зверь, пламя рвется, жадно, со свистом и диким воем, пожирая прыжком сотни саженей, что перехватить их дорогу. И мечутся в рыжем огне черными размытыми пятнами люди и звери, стараясь спастись от него, и гибнут сотнями, сгорая без остатка, не оставив и горсти серого пепла.
Рыжее пламя и жирный дым впереди и позади. Одесну и ошую. Теснит со всех сторон, забивая огнем и гарью горло и разъедая глаза. Кони, обезумев от страха, несутся вскачь, не слушая поводьев. А огонь с ревом неистово бросается на них, рассыпая злобные искры. И кони, гигантским прыжком влетели в рыжую, жаркую стену, чтобы разом растопиться в ней, рствориться без остатка.
— Закрчала, захлебываясь от страха и боли.
Глаза открыла, а Радогора рядом нет.
Стоит у невидимого круга, сжимая в руке свой грозный меч, провожая взглядом призрачные тени. А те не бегут, плывут между деревьями, оглашая ночной лес душераздирающими воплями.
