Житие Святого Адама уже написано. Моя жизнь… Ее придется описывать самому. И самому искать дорогу – впервые за все эти годы. Я выучил гуарани за несколько месяцев, едва ли арабский будет труднее.
А потом?
Куда приведет лесная дорога?
Неярко горела лампада. Лик Черной Девы Ченстоховской утонул во тьме. Но я был спокоен. Ее рука со мной. И мне не страшно.
…Серый туман клубился, дышал сыростью, дорога исчезла, но я все равно шел, стараясь ступать тихо, словно вокруг была ночная сельва. Дальше, дальше… Уже близко, уже совсем близко.
Странно, я совсем не устал. Я мог бы идти еще долго, очень долго, даже больше, чем уже пройдено. В Промежуточном мире, в обители ангелов, нет времени, но оно есть во мне, и сердце бьется, отсчитывая годы.
Годы? Века?
Каждый шаг труден. Груз тяжел, прижимает к земле. С каждым биением сердца Черная Книга становится все неподъемней, все тяжелей. Бумага давно истлела, распалась обложка, но Книга все равно со мной, она стала больше, в ней теперь десятки тысяч страниц.
Туман все гуще, все плотнее.
Иду.
Скоро, уже скоро. Что там, в конце? Обещание Той, что смотрела на меня с Нерушимой Стены, неотменимо, но неотменимо и слово Церкви. Я умер, но я жив, я грешен, но я святой. Что дальше?
Туман твердеет, выгибается высокими сводами, черными от давнего огня, распадается дробным стуком…
– Открывай! Открывай!
Стучат в дверь. Нет, не в дверь – в церковные врата. Они уцелели, хотя храм давно сгорел, иконостас рухнул, обратившись в кучу черных углей.
– Открывай, сволочь!
Я подхожу к вратам. Моя рука…
Сутана? Почему я в сутане? Терпеть не могу сутану!
– Ага! Вот ты где, гад! Товарищ капитан, тут поп! Спрятался, контра!
– То не поп, товарышу сержант. То ксендз.
– Один хрен.
Трое – ландскнехты в уродливой зеленой форме с короткими мушкетами на ремнях. На странных шляпах без полей – красные пентаграммы.
– Стой, где стоишь, сволочь! Руки! Подними руки! Медленно, медленно!
Я не подчиняюсь. Приклад бьет в грудь.
– Гордый, падла! Пристрелить, товарищ капитан?
– Погоди! Надо узнать, что он тут делал. Здесь, говорят, у АК-овцев явка [32]. Черт, всех попов еще пять лет назад выселили! Этот-то откуда?
– А вот сейчас и выясним! Встать! Встать, сволочь!
Вставать трудно. Тысячи страниц Черной Книги давят, прижимают к земле.
– Откуда-то вы, гражданин? Из Берестечка? Отвечайте, быстро! Что вы тут делаете?
– Да из Армии Крайовой он, по всему видать!
Молчу. Отвечать незачем, мой путь подошел к концу.
– А, зрозумив! Товарышу капитан, у них свято! У католыков! Десятэ лыпня, дэнь святого Адама Горностая. Цэ ж його костел.
«Десятэ лыпня» – десятое июля.
Костел Святого Адама – великомученика, убитого за дело Церкви. Мой костел.
– И что за святой такой? По водам ходил?
Они смеются, небритые лица скалятся. Только сейчас я понимаю, что означают красные пентаграммы на их шляпах.
Войско Армагеддона!
Черный Херувим не забыл обо мне.
– Да був такый, товаришу капитан. Под Берестэчком його наши вбылы, якраз трыста рокив тому. Десятого липня – його дэнь.
«Трыста рокив» – триста лет.
Три века.
Святой Адам Горностай погибнет десятого июля под Берестечком. Слово Церкви неотменимо.
– Ага, значит, службу решил отправить? Ну что, товарищ капитан, заберем попа в Дубно?
