- А вам прямо из Москвы ехать, - поддела Варвара.- День на пароходе - и тут. Уж хоть бы не говорили, раз за родню нас не признаете. Городские стали, была охота вам с деревенскими знаться!
- Ты, Варвара, не имеешь никакого права так говорить,- разволновалась Люся. - При чем здесь городские, деревенские? Ты думай, о чем говоришь.
- Ага, у Варвары, конечно, нету права говорить. Варвара не человек. Че с ней разговаривать? Так, пустое место. Не сестра своим сестрам, братовьям. А если спросить тебя: сколько ты дома до сегодняшней поры не была? Варвара не человек, а Варвара матушку нашу проведывала, в год по скольку раз проведывала, хоть у Варвары не твоя семья, побольше. А теперь Варвара и виноватая сделалась.
- Давно не была - чего там! - поддержал Варвару Михаил.- У нас еще Нинка не родилась, приезжала. А Илья в последний раз был - когда с севера переехал. Еще Нинку Надя от груди отнимала. Помнишь, горчицей соски мазали, ты смеялся?
Илья помнил, кивнул.
- Не могла, вот и не приезжала, - обиженно сказала Люся.
- Захотела, смогла бы, - не поверила Варвара.
- Что значит - смогла бы, если я говорю, не могла? С моим здоровьем, если в отпуск не подлечиться, потом весь год будешь по больницам бегать.
- У Егорки всегда отговорки.
- При чем здесь какие-то Егорки и отговорки?
- А так, ни при чем. Вам уж и слова сказать нельзя. Важные стали.
- Ладно вам, - сказал Михаил. - Поехали еще по одной. Чего она будет киснуть?
- Поди, хватит, - предупредила Варвара. - Вам, мужикам, только бы напиться. Матушка при смерти лежит, а они тут разгулялись. Не вздумайте еще песни петь.
- Песни никто и не собирался петь. А выпить можно. Мы сами знаем, когда можно, когда нельзя - не маленькие.
- Ой, да с вами только свяжись.
Вот так они сидели и разговаривали за длинным деревянным столом, сколоченным их покойником отцом лет пятьдесят назад. Все они, пожив отдельно, теперь мало походили друг на друга. Посмотреть на Варвару, она по виду годилась им в матери, и хотя только в прошлом году ей пошел шестой десяток, выглядела она много хуже этого и уже сама походила на старуху, да еще, как никто в родове, была толстой и небыстрой. Одно она переняла от матери: рожала тоже много, одного за другим, но к той поре, когда она стала рожать, ребятишек научились оберегать от смерти, а войны для них еще не было - поэтому все они находились в целости и сохранности, только один парень сидел в тюрьме. Радости в своих ребятах Варвара видела мало: она мучилась и скандалила с ними, пока они росли, мучится и скандалит сейчас, когда выросли. Из-за них раньше своих годов и состарилась.
За Варварой у старухи шел Илья, потом Люся, Михаил и последней была Татьяна, которую ждали из Киева.
Илью из-за малого роста до армии звали Ильей-коротким, и, хоть длинного Ильи в деревне не было, прозвище это так и пристало к нему. Оттого что больше десяти лет он прожил на севере, волосы у него сильно повылезли, голова, как яйцо, оголилась и в хорошую погоду блестела, будто надраенная. Там, на севере, он и женился, да не совсем удачно, без поправки: брал за себя бабу нормальную, по росту, а пожили, она раздалась в полтора Ильи и от этого осмелела - даже до деревни доходили слухи, что Илья от нее терпит немало.
Люсе тоже уже больше сорока, но ей ни за что столько не дашь: она не по-здешнему моложавая, с чистым и гладким, как на фотокарточке, лицом и одета не как попало. Люся уехала из деревни сразу после войны и за столько лет научилась, конечно, у городских за собой доглядывать. Да и то сказать: какие у нее еще заботы без ребятишек? А ребятишек Люсе бог не дал.
У Михаила - не то что у Ильи - волосы по-цыгански густые и кудрявые, борода и та курчавится, завивается в колечки. Лицом он тоже черный, но чернота эта больше от солнца да от мороза - летом у реки на погрузке, зимой в лесу на палке - круглый год он на открытом воздухе.
Вот так они сидели и разговаривали за длинным кухонным столом, чтобы не мешать умирающей матери, ради которой впервые за много лет собрались в родном доме. Не хватало только Татьяны. У Михаила с Ильей еще было что выпить, женщины отставили от себя рюмки, но не вставали - сидели, размякнув от встречи и разговоров, от всего, что выпало им в этот день, боясь того, что выпадет завтра.
- Надо было мне сразу и Володьке телеграмму отправить,- говорил Михаил. Теперь бы уж здесь сидел, возле нас. Охота на него посмотреть, какой стал.
- Он где? - спросил Илья.
- В армии. Второй год уж доходит. Летом обещался приехать в отпуск, да, видать, проштрафился - не пустили. Пишет, что кто-то там из его отделения с поста ушел, а его как командира наказали. Может, и сам что натворил, там это недолго. Как думаешь, отпустят его, нет, если к бабке?
- Должны отпустить.
- Надо было вчера сразу и отбить. Дурака свалял. Думаю, как написать, чтоб не прискреблись? Внук все же, не сын.
- Так бы и написал: бабка плохая, срочно приезжай,- посоветовала Варвара.
Надя вся натянулась от потерянного счастья уже сейчас видеть перед собой сына.
- Я ему это же говорила, так он разве будет слушать?
- Подождите уж немножко, - сказала Люся.
- Лучше подождать, ага. А то можно только все испортить. Потом уж сразу: так и так. На похороны должны отпустить.
- Ой-ёй-ёшеньки, - вздохнула Варвара. - Не думали, не гадали. Одна матушка на всех, и вот.
- Сколько тебе их надо? - хмыкнул Илья. Варвара обиделась:
- Ты прямо как неродной! Все с подковырочкой. Все хочешь из меня дуру сделать. А я не дурней тебя, можешь не подковыривать.
- Я не думаю, что дурней. Чего это ты взъелась?
- Ага, не думаешь.
Люся тихонько спросила у Нади:
- У вас швейная машинка есть?
- Есть, только я не знаю, шьет ли она. Давно уже не открывала.
- Сегодня стала смотреть, а у меня, как назло, ни одного черного платья, объяснила Люся. - Побежала в магазин, материал купила, а шить, конечно, некогда было, только скроила. Придется здесь.
- Не успеете сегодня.
- Успею, я быстро шью. Потом, когда лягут, тут, в кухне, и устроюсь.
- Ладно, я достану, посмотрите.
Перед тем как укладываться, сошлись опять возле матери, чтобы знать, с чем ложиться. Люся попробовала найти пульс и кое-как нащупала его - чуть живой. Михаил не утерпел и подергал мать за плечо, и тогда вдруг услыхали, как откуда-то изнутри, донесся стон не стон, храп не храп, будто и не материн вовсе, чужой, будто, занятая своим делом, огрызнулась смерть. На Михаила зашикали, но от этого звука сделалось всем не по себе, даже Нинка полезла к Наде, присмирела.
- Хоть бы до белого дня дожила, - всхлипнула Варвара и умолкла.
Стали укладываться. Изба была большая, но по-деревенски перегорожена всего на две половины: в одной лежала старуха, в другой спала Михайлова семья. Надя себе и Михаилу постелила на полу, а свою кровать отдала Люсе. Для Варвары нашлась раскладушка, которую поставили на старухиной половине, чтобы Варвара присматривала за матерью. Там же собирались положить на пол Илью, но он захотел спать в бане; баня у Михаила была чистая, без сажи и прелого духа, и стояла в ограде. Илье дали доху и фуфайки под низ, а наверх ватное одеяло, и он ушел, сказав, чтобы в случае чего будили.
Электричество у старухи выключили, зажгли лампу. Решили держать свет всю ночь, только убавили фитиль.
Надя достала машинку, поставила ее на тот же стол, за которым сидели, и Люся сначала испробовала ее ход на тряпке. Машинка шила хорошо.
- Ложись, - сказала Люся Наде. - Усни, пока можно. Неизвестно еще, какая сегодня будет ночь.
