«Девятому» личное письмо. От одного из членов Иркутской группы…
– «Девятого» мы на днях отправили в Томск, в Сибопс…
– Это что такое?
– «Сибирский округ путей сообщения». Там много бывших викжелевцев [1] пристроилось. Мы с ними контактируемся… Особенно в отделе водного транспорта.
– А когда вернется «Девятый»?
– Нескоро. Останется в Томске на всю весну. Рекомендую вам прочесть письмо и уничтожить. Оставлять при себе такой документ не следует. Нуте-с, Юлия Михайловна. Вижу, что вам смертельно хочется спать, поэтому мы перейдем сейчас к делу, дорогая. Вас, естественно, занимает вопрос: чего комитет потребует лично от вас? А я сразу разочарую: ничего! Абсолютно ничего, кроме выполнения вот этих указаний: вы – блудная дочь, возвратившаяся в отцовское лоно… В первую встречу с семьей вы много плачете, раскаиваетесь в том, что вопреки воле отца сошлись с поручиком Ратиборским и тем самым изменили интересам рабочего класса, к которому принадлежат ваши «отчичи» и «дедичи». Угрызения совести – они у вас обязательно будут, и не совсем притворные. Так проходит два месяца, в течение которых вы усиленно питаетесь, пьете молочко и медленно, но неуклонно возвращаетесь душевно в ту среду, из которой год назад перебрались к поручику Ратиборскому… И – больше ничего, абсолютно ничего!.. Но надо еще предупредить вас: обо всем, что стало известно вам теперь, после войны, в частности об Иркутском Политцентре и обо всем прочем, включая ваше прибытие сюда, разумеется, нигде, никому ни слова!.. Наш Дядя Ваня – страшная фигура. Предательство карается… Я не хотел бы произносить этого слова, Юлия Михайловна, но вынужден – смертью карается предательство! И притом, страшной смертью. Поэтому… Ну, вот и все с вами, остальное – после. А сейчас отправляйтесь спать. Возьмите ключ от комнаты. Спокойной ночи, дорогая…
Дверь за женщиной закрылась.
– Очень глупа? – спросил доктор.
– Как вам сказать? Не очень… но слишком эмоциональна и сентиментальна.
– Ясно.
– Что вы намерены с ней делать, доктор?
– Она – телеграфистка, а не только жена поручика. Филатову ждет сугубо важная деятельность… Больше я ничего вам не скажу – не имею права…
– Простите. Не настаиваю.
– Вот и славно. Давайте лучше я вас самого в курс будущей работы введу.
Доктор подкатил к печке-голландке тяжелое кожаное кресло, приоткрыл печную дверцу, легонько помешивая кочережкой золотой жар углей, сказал:
– Катите сюда второе кресло. Разговор у нас будет долгим. Присаживайтесь к огоньку, поудобнее… Люблю тепло, грешный человек…
Рагозин пожал плечами:
– Я похожу…
– Тюремная привычка? Хорошо, начну с вопроса: вы организационно с партией не порвали? Сейчас многие отошли, откололись, и это в какой-то мере оправдано сложностью обстановки…
Рагозин остановился, заложил руки в карманы синих диагоналевых галифе с малиновым офицерским кантом.
– Я не порвал с партией, Андрей Иванович, ни организационно, ни идейно. Я член партии.
– А как вы относитесь к провозглашенному ЦК эсеров лозунгу отказа партии от борьбы с большевиками?
Рагозин усмехнулся и ловко зашвырнул окурок в печной зев, потом на короткое время вышел из столовой в свою комнату, принес вещевой мешок, покопавшись в нем, извлек столярные инструменты: рубанок, ножовку, коловорот.
Доктор повернулся в кресле, следил глазами за инструментами и руками Рагозина – руки были большие, цепкие, сильные.
– Документы у меня превосходные, – сказал Рагозин, – в Иркутском военкомате свой человек, на редкость способный юноша, но знаете, бумажка бумажкой, а вот коль господа товарищи при досмотре начнут выкладывать всю эту «снасть» на стол – мигом глаза у них теплеют… Рабочая солидарность.
Доктор улыбнулся, подмигнул:
– Замечательно! Однако – тяжеловато таскать…
– Что поделать! Смотрите сюда: видите, я отвинчиваю деревянную пробку в рубанке… Готово! И на свет извлекается вот эта бумажка. Она для вашего новониколаевского Центра. Это подробная инструкция, но сейчас вы прочтите только то, что обведено красным карандашиком.
Доктор прочитал машинопись:
«…отказ партии от вооруженной борьбы с большевистской диктатурой должен истолковываться лишь как тактическое решение, продиктованное реальным положением и расчетом наиболее целесообразного употребления вооруженных партийных и народных сил…»
– К нам ездят Раков и Тяпкин из Московского ЦК, – продолжал Рагозин, – и привозят в Политцентр Сибири все эти наставления. Тем более Иркутский эсеровский Политцентр, хотя и передал власть в городе большевистскому Военревкому, фактически продолжает жить на полулегальном положении.
– Вот как?…
– А что до меня, то вообще все заявления ЦК я признаю лишь тогда, когда эти декларации совпадают с моими убеждениями. Партия потребовала от меня помощи Колчаку – я был согласен, но если от меня потребуют помогать большевистским узурпаторам – я уйду!..
– Куда? – с ехидцей спросил доктор.
– В «Союз защиты родины и свободы», в «Союз трудового крестьянства», в «Союз возрождения»… Есть куда. И вы знаете, и в Иркутском Политцентре это понимают. Потому-то нас, людей практического дела, и посылают на практические дела…
– Куда же именно? – повторил вопрос доктор.
– А вот сюда: меня – к вам. В Тамбов тоже поехал наш человек, сибиряк. И в Петропавловск, в Курган, в Кокчетав… Туда, где много хлеба и полно бурлящего крестьянского г…на, под большевистской пенкой.
– Гм!.. Оригинально сказано. Пенки снимать?… Вонища же будет!..
– Хлеб-то унавоживать надо…
– Ловко! Ей-богу, ловко сказано!
– Мерси, доктор. Так вот, для начала считайте все сказанное мной – прямой установкой Политцентра всея Сибири.
– Значит: стрелять в большевиков?
– Так точно. Стрелять в большевиков. А вы не согласны? Может, действительно думаете покумиться с большевиками?
Доктор Андрей Иванович замахал руками.
– Что вы, что вы, дорогой гостенек!.. Мы – за! Полностью. Но с небольшой оговорочкой: стрелять в большевиков мы, конечно, будем обязательно. Но… чужими руками. Я выслушал вас с должным вниманием, теперь слушайте вы. Четыре губернии Западной Сибири – Томская, Барнаульская, Омская и Николаевская (есть решение Сибревкома в ближайшее время создать Новониколаевскую губернию) – все четыре губернии наводнены силами, глубоко враждебными большевистскому режиму. В одном только Новониколаевске сейчас шатается по улицам или отсиживается в окраинных закутках до сорока тысяч антибольшевистски настроенных офицеров, чиновников и солдатни бывшей армии Колчака, которым комиссары никак не могут найти заделья. Промышленность у комиссариков на ладан дышит, а о транспортировке и говорить нечего!.. И в городе стихийно рождаются те самые офицерские «Союзы», о коих вы изволили только что заметить. Они голодные, и лютость у них прямо анненковская, тигриная, и в личном мужестве им не откажешь, и оружия – до черта припрятано… Только одного не хватает: зна-ме-ни!.. Вот мы и стараемся весь этот колчаковский сброд прибрать к своим рукам, поставить под бело-зеленое знамя сибирского областничества и, подкармливая их, создать организационные подпольные батальоны. Но главное в том, что надо, снова и
