живом - у Бога все живы'.
И после её ухода Саша решилась попробовать. Конечно, она не могла верить в то, что отец как личность продолжает существовать - разве что на один процент из ста, да и это, пожалуй, много... на какую-то долю процента. И всё-таки, малейший шанс оставался. Надо было вникнуть в него, настроиться на соответствующую волну - но Саша чувствовала, что это нельзя сделать просто так. Они с отцом всегда любили прямоту и старались действовать честно - теперь от нее требовалось совершить некое волевое усилие, чтобы честно перед самой собой постучаться в двери вышеозначенного шанса. Она не могла сказать, что верит – но могла определить себя сторонницей того, чтобы именно этот малейший шанс воплотился. Здесь и было то самое волевое усилие, которое от нее требовалось.
За спиной слегка шевелились занавески, слышалось негромкое постукиванье часов - привычные, уже никак не воспринимаемые звуки. Но в наступившей, вернее, только что замеченной Сашей тишине (до этого она слишком напряженно думала) этот домашний шумок обернулся какими-то дальними отголосками, приглушенными вздохами и чуть различимым шелестом шагов. Должно быть, ветер шуршал бумагами на столе. Саша обернулась запереть форточку, и ей навстречу пахнуло что-то живо напоминающее об отце - вроде бы свежесть его одеколона вперемежку со сладковатым дымком любимых им папирос... Но запахи были полыми, не затрагивающими обонянья - запахи без запаха, одна оболочка. Ими только обозначалось нечто присущее отцу. А через минуту у неё перехватило дыханье от ощущения его близкого присутствия - настолько близкого, что она завертела головой, готовая обернуться в ту сторону, где оно было сконцентрировано. У лица развеялось что-то изначально знакомое, что могло быть присуще только ее отцу. И в следующее мгновенье ничего уже не осталось.
Она разрыдалась, чувствуя потребность излить в слезах вое напряженье последних дней и месяцев. Ее трясло как в ознобе - судорожные плач, казалось, выворачивал наизнанку, но перехлестывающая через край горечь при этом уходила из души. После долгих слез пришло бессилье и облегчение.
Столбик пепла упал на юбку, спохватившаяся Александра принялась торопливо стряхивать его в ладонь. Вспоминая вчерашний вечер, она отключилась. Между
тем ей теперь предстоит быть особо собранной и внимательной чтобы доискаться до сути произошедшего. Нет сомнений, что она ощутила присутствие отца; и даже, кажется, это чувство не было исключительно субъективным... Ведь людям
ее плана не кажется что-либо ни с того ни с сего. Однако если предположить, что отец действительно приходил к ней - или она к нему, если учесть ее сознательное стремленье поверить в малейший шанс - получается, что он... что загробная жизнь в самом деле существует.
Признать это за факт Александра все-таки не могла, а как объяснить вчерашнее, не знала. Но она пойдет до конца - обратится, если потребуется, к экстрасенсам, прежде всего к тем, которые работают на научной основе. Впрочем все они так или иначе подвизаются в области парапсихологии и эниологии. Что же касается соседки, той самой соседки, доброй, но примитивной с ее свечками-поминаньями, то тут лучше, пожалуй, промолчать - не то еще сама в эти свечки поверишь. А верить надо в науку.
Обычно принятое решение действовало на Александру успокоительно - разберешь, словно захламленный ящик, определенную область мыслей, и дело с концом, можно запирать на ключ. Но сейчас такого ощущенья не возникало - где-то на дне запертого ящика шевелилось беспокойство. Отец экстрасенсов не любил, да и сама она привыкла относиться к ним с осуждением — обманывают народ! Даже с некоторой насмешкой. Но ведь не зря говорят, что хорошо смеется тот, кто смеется последним; теперь ей предстоит зависеть от этих трудно определимых людей, ловить каждое их слово и выкладывать им самое свое сокровенное. Плюс немалые деньги, которые она с трудом, но найдет. И сокровенное выложит, потому что ищет не внутреннего комфорта, а решенья проблемы.
С такими мыслями Александра поднялась со стула и отправилась на вечерний обход этажа. В эти часы он выглядел так, словно сознательно прикрывал глаза после дневной сутолоки: на всем лежал отпечаток пустоты, затененности, облегченья. Дежурный мог чувствовать себя в зачарованном царстве: стены лак будто раздвигаюсь, делая проход шире, мягкие туфли неслышно касались сливающейся с темнотой ковровой дорожки. Вдруг Александра с ходу остановилась - впереди в торце коридора кто-то стоял. Там было окно, над которым со стороны улицы висел старинный витой фонарь (здание когда—то принадлежало богемному купцу). Часть света заливалась внутрь коридора, позволяя различить застывшую лицом к стеклу девичью фигурку с каким-то чтивом в руках.
«Дня им мало», — сердито подумала оправившаяся от неожиданности Александра. Ладно бы перед экзаменом, а то ведь сейчас почти ничего не видно. Вообще в ситуации было нечто странное: обычно читающие люди не стоят так прямо и не выглядят так сосредоточенно, без отрыва в раскрытую страницу. 'Наверняка не учебник», — подумала Александра.
Но даже самая интересная беллетристика не могла, в ее представлении, увлечь человека настолько, чтобы он не замечал ничего вокруг, Может быть, девица получила любовное послание? Однако нынешние студенты таких посланий не пишут, у них все это устным текстом, а то и вообще по Есенину: 'Ты моя - сказать лишь могут руки...'
'А правда - моя или не моя?' - спохватилась Александра. В этом учебном году ее назначили куратором группы первокурсников, и хотя времени прошло совсем мало, она уже собрала некоторые
