К наступлению осени я совсем плохо стал видеть, особенно правым глазом. Смотрю на что-то и сразу не могу различить четкие контуры предмета – расплываются грани, словно в горячем воздухе. Нужно усилие, после которого, как правило, начинала болеть голова, или время, чтобы зрение пришло в порядок и предметы приобрели реальные контуры. Уже не один раз перебрасывал я приклад автомата к левому плечу, неуклюже прицеливался и так же неловко нажимал указательным пальцем левой руки на спусковой крючок. Стрельба получалась неуверенной, рваной. Конечно, мазал по-черному. Оставалось только утешать себя тем, что хоть так поддерживаю стрельбой, массовостью. Не победа главное, главное – участие! Фигня какая-то… Вот и сейчас, как только началась стрельба, рухнул в окопчик, высунул голову над его срезом, вожу автоматом туда-сюда, сам же ни хрена не вижу. И не особо стреляю, боюсь в своих попасть, если кто-то на переднем крае обороны вдруг засуетится, задумает перебежать или еще что.
Сначала обрел зрение левый глаз. Начинаю короткими очередями вспарывать темный воздух, наугад бью. Потом все же перебрасываю автомат к правому плечу. Вот. Уже совсем хорошо. Вижу сквозь прорезь на приличном удалении темные фигурки, то бегущие в нашу сторону, то пропадающие, сливающиеся с рельефом местности, то проявляющиеся на фоне вспышек и взрывов. Тут уж полосую длинными очередями, не жалею пока патронов.
В сполохах разрывов я увидел Николаича. Бежал он по горному склону вверх, к блоку. А склон такой противный, тягуном называется. Вроде бы и небольшой угол подъема, а приходится по нему даже шагом ножонками перебирать с трудом, поскольку тело наклоняется вперед под неудобным углом и ноги принимают на себя непривычную нагрузку. Начинают болеть икры, ноют передние поверхности бедер.
Совсем уже восстановившимся зрением увидел, как ротный резко остановился, развернулся в сторону нападающих, упал на задницу, коротко огрызнулся из автомата и попытался побежать к посту. Потом споткнулся и упал ничком. Десятка полтора метров-то и не добежал. Потерял я из виду Николаича. Честно говоря, думал, все, хана, погиб наш командир. Хрен там! Слышу, орет снизу откуда-то, руководит боем. По его команде открыли наши минометчики стрельбу, шмаляют снаряды один за другим. Духи в атаку перешли. Мы начали ракеты осветительные подвешивать. Твою ж дивизию, вот они, духи-то! Совсем близко от нас. Капитан кричит:
– Огонь, огонь переносите, сейчас дадут нам прочхаться!
Ага, щас… Отбросили духов плотной стрельбой. Те залегли, не думают уходить. Нужно им, очень нужно смять нас и уйти в горы. За ними, пока то да се, и другие потянутся. Поэтому не дают нам голов поднять, ведут и ведут огонь. Хорошо хоть безоткатки их заглохли. Видать, своих боятся зацепить. В общем, удалось остановить моджахедов, утихомирить их азарт, погасить атаку. Но все равно, почти до самого утра долбились с ними. Тут стало светать, абсолютная тишина наступила.
Только расслабились, как с нашей стороны ударил «РПК».
– Твою мать! – слышим рев Кулакова. – Ты какого хера по своим долбишь?!
Дизель не разобрался в тумане, что и как, вот и лупанул на звуки; думал, духи подкрадываются. Хорошо, не задел ротного.
Кулаков попросил горячего чаю. Мы уже костерок наладили в окопе, чайник подвесили над огнем, закипела вода, осталось только заварки бросить. Ротный ежился от холода, постукивал зубами о кружку, грелся. Оказалось, что почти всю ночь лежа на спине командовал, даже на бок не мог повернуться, кожей лица чувствовал ветерок от пуль.
К обеду на самом деле подошла колонна БМП, прикатила подмога. Духов тогда не пропустили через блокпост. Ушли они ни с чем, даже орудия безоткатные бросили. Как их попрешь по горным тропам-то!
Ехал я как-то поездом из Киева. Времена уже смутные наступили, Союз еще дышал, но уже слабенько. Волны забастовок захлестывали страну. Республики вопили о свободе от Москвы. Вот и застрял я на вокзале украинской столицы на несколько суток. Уже и не ожидал, что состав все же подадут. Народ разбежался. Кто самолетом улетел, кто автобусами решил добираться в Россию. Я особенно деньгами не располагал, решил до последнего ждать, а потом уже предпринимать что-то. Гулял по Киеву, пил отличный крепкий кофе на Крещатике, на Подоле, на набережной Днепра. Варили его вкусно в специальных палаточках. Стоил недорого, да я еще и удешевлял, пил без сахара. С деньгами и вправду было туго, оставалось что-то около пяти рублей. Я сходил на Бессарабский рынок, купил домашней колбасы несколько кругов, такой запашистой, с жирком, с чесночком – если на сковородочке подогреть, так никаких яств больше не нужно; хлеба кирпич купил, и на кофе осталось. На проезд в троллейбусе-метро или там в трамвае-автобусе не тратился, пешочком ходил, укреплял опорно-двигательный аппарат. Утром на вокзал приходил, узнавал, что паровоз нужно ждать к вечеру, и снова гулял по городу. Тогда осень была поздняя, но тепло в Киеве, солнышко светит, птички поют, Днепр сверкает. Днем я дремал где-нибудь в скверике на скамеечке, ночью заходил в вокзальный видеосалон. Помните такие? За рубль можно было посмотреть квашню на экране телевизора, размытую, нечеткую, с гнусавым переводом. Показывали в разных городах одно и то же. Либо что-то с Брюсом Ли, либо «Рэмбо» или «Рокки». Неважно. Главное, можно было поспать в мягком кресле и в темноте.
На киевском вокзале видюшником владел свой человек. Наш, афганец. Познакомились случайно, разговорились. Он мне и предложил на ночь к нему заходить. Так что – нормально, перекантовывался как- то. По утрам ходил в туалетную комнату, брился, умывался там. Только вот искупаться негде было, переодеться. Решил проблему просто. Вечером спускался к Днепру, раздевался, залезал в холодную мягкую воду, намыливался, окунался пару раз. Все это делал потихонечку, без охов и ахов, чтобы не напугать влюбленные парочки и не привлечь внимание милиционеров.
Почему я остался тогда без денег? Все просто. Возвращался из первой заграничной командировки в Румынию и Венгрию. Тогда же можно было провезти с собой за границу не более червонца. Потратить их там не потратишь, поскольку в ходу форинты и леи. Билет на обратную дорогу был забронирован в купейный вагон. По тем временам червонец – крупные деньги были. Вот и кутил на них поначалу: первые два дня, как застрял в Киеве, обедал в «Вареничной» напротив вокзала, трескал пельмешки, позволял себе по паре кружек пива.
Наконец-то, поздно ночью, когда я задремывал под гнусавый голос переводчика в видеозале, услышал объявление: мол, пассажиры с билетами за такое-то, такое-то и такое-то число приглашаются на посадку в скорый поезд «Киев – Кисловодск». Даже не попрощался с бачой, приютившим меня на несколько ночей, рванул на перрон. Как дурак, сунулся к купейному вагону. Проводник лениво так посмотрел на меня и сказал, что все места заняты, иди в любой другой вагон. Тут разве поспоришь? Побежал к соседнему, плацкартному. Поезд уже гудок дает. Проводник этого вагона только кивнул, мол, ласково просимо! Хе-хе… Вагон был почти пустой. Всего с десяток полок занято. Я прошел в пустое четырехполочное пространство, сунул проводнику оставшийся рубль мелочью, попросил пару стаканов чая, развернул пакет с колбасой и хлебом, доел остатки роскоши и завалился на свою полку. Спать! Лежа, на простыне, пусть даже и серой, влажной, но все же. Убаюканный перестуком колес, почти сразу уснул. Проснулся внезапно, видимо, потревоженный наступившей тишиной. Поезд стоял на какой-то узловой станции. Приглушенные звуки репродуктора доносились сквозь закрытое окно:
– Четвертый, грузовой состав на пятый путь прими…
– Уважаемые пассажиры! На первый путь прибывает скорый поезд «Москва – Львов». Нумерация вагонов с хвоста поезда…
И так далее.
Все это в полутонах, как-то по-домашнему. Помнится все из детства.
Мы часто ездили с родителями то в Казахстан, к маминой бабушке, то на родину папы, в Воронежскую область, то к родственникам в Магадан или в Ростов-на-Дону. И всегда почему-то я просыпался в ранние предутренние часы на таких станциях, слушал в полусонном состоянии одинаково звучащие голоса диспетчеров и засыпал под них и начинающийся равномерный стук рельсов.
В этот раз я лежал и слышал за тонкой стеночкой соседнего купе ровный, чуть хриплый голос. Человек рассказывал молчаливому попутчику свою историю под редкое постукивание чайных тонкостенных стаканов. Собеседники явно выпивали. Незнакомец говорил:
– Так вот… – булькнула жидкость, – ситуевина хреновая тогда была в Афгане, поскольку уже тюльпаны начинали из-под снега вылезать, а душки активизироваться, уходить из долинных кишлаков, где зимовали, в горы, занимать седловины, свои пещеры-базы; в общем, егозили очень активно. Для нас же это первая весна там, опыта большого еще не было по предупреждению таких вещей, то есть мы сами тупо лезли на
