змею необходимым элементом танца дождя, однако сегодня подобная церемония не потребуется. Жара вот-вот пойдет на убыль.
Когда змея смотрит на него, он видит, что ее глаза покрывает затемненная, не вполне прозрачная пленка – верный признак того, что она собирается менять кожу. Довольно скоро рептилия выползет из своей старой кожи и предстанет обновленной. Это ли не возрождение?
В дикой природе в эти жаркие летние месяцы гадюки спариваются, но, как только крохотные змееныши появляются на свет, их предоставляют самим себе. Забота о потомстве не характерна для змей. Правда, яйцекладущие рептилии в какой-то мере проявляют интерес к своему потомству, но vipera berus относится к живородящим, а потому бросает своих детенышей без колебаний и сожаления.
Гадюка – существо исключительно красивое и до боли похожее на его собственную мать.
Синклер тянется к выключателю и отключает аппаратуру освещения и обогрева террариума. Время пришло.
Одну щеку Кейт обдувает воздух, другая трется о что-то жесткое, а голова раскалывается от боли.
Не открывая глаз, Кейт пытается сообразить, что произошло.
Смутные обрывки воспоминаний: она на кухне Синклера. Полицейская метка... подставка для ножей...
В ее ушах звучит мерный, ритмичный, то вздымающийся, то опадающий шелест. Она слышит эту колышущуюся волну звуков и понимает, что они означают.
Синклер привез ее на берег моря. Синклер.
'Лео!'
Кейт рывком выпрямляется, о чем тут же жалеет. К горлу подступает тошнота (несомненная реакция на удар по голове), а в запястьях – руки инстинктивно дергаются, чтобы помочь ей подняться, – ощущается резкая боль. Он связал ей руки за спиной. Даже не глядя, она понимает, что и ноги тоже связаны.
Она перекатывается на спину, подтягивает, насколько возможно, ноги и, напрягая брюшные мышцы, поднимает корпус в сидячее положение.
Синклер наблюдает за ней, растянувшись на песке. Стоит ночь, и свет горящих над эспланадой фонарей на таком расстоянии очень слаб, однако его хватает, чтобы разглядеть в руке Синклера нож. Все прочее, необходимое для осуществления задуманного им действа, так сказать, постановочный инвентарь, разложено полукругом вокруг него.
Отрезок резинового шланга. Жестянка из-под печенья, длинный ремень. На крышке лежит зажигалка 'Зип-по'. Раздвоенная палка. Ведро. Что-то, похожее на ветку. Клетка, внутри которой по колесу бегают две мышки. Канистра. Контейнер для инструментов. И прозрачный стеклянный ящик, на дне которого свернулась в кольцо черная гадюка.
В нескольких ярдах за ее спиной издает тихое, грозное рычание море.
Перед мысленным взором Кейт показатели гистамина, следы ударов на ступнях, петехия.
– Где мой сын? Где Лео?
– С Лео все в порядке. Я уложил его спать.
– Где?
– У меня дома.
– Он не лег бы спать, не пожелав мне доброй ночи.
– Почему нет? Мне кажется, на этой неделе ему не часто доводилось поцеловать мамочку на ночь.
'О черт!'
– Твой дом не место для ребенка.
– Заладила: 'Ребенок, ребенок'. Мне кажется, в твоем положении уместнее задуматься о собственном благополучии.
'Я не стану упрашивать его. Не дождется! Он не сможет похваляться тем, что я умоляла сохранить мне жизнь!'
– Как? – спрашивает она.
– Что как?
– Как получается, что это ты, когда все указывало на Алекса? Ведь это по номеру его мобильного звонил Лавлок, и именно он играл Ореста. Это просто не мог быть ты.
– Ну, с мобильным все вышло совершенно случайно. Я пытался позвонить Лавлоку перед отплытием из Бергена, но у меня разрядилась батарея. Поэтому я воспользовался мобильным Алекса. Потом пришло время погрузки на борт, я засунул его телефон в карман и забыл. Алекс, должно быть, тоже: он так и не попросил меня вернуть телефон. А потом Лавлок позвонил и сказал, что, по сведениям, полученным от его 'крота' на таможне, они получили наводку насчет белого фургона 'транзит'. Разумеется, сначала он позвонил по моему номеру, но мой телефон по-прежнему не отвечал. Лавлок просмотрел список входящих и вызвал тот номер, с которого я ему звонил. Вот и вся загадка. Думаю, Алекс до сих пор не вспомнил про свой телефон: все мы с того времени потеряли гораздо больше.
– Он играл Ореста, а Черный Аспид помешан на греческой мифологии.
– Подумаешь, играл! Вспомни, что говорил Хичкок. 'Актеры – это скот'. Неважно, кто играет, важно, кто ставит спектакль.
– Ты ставил 'Орестею'?
– Эта была моя пьеса, моя постановка, от первого до последнего слова. Каждое движение, каждая интонация – все было подсказано Алексу мной. При таком руководстве сыграть Ореста могла бы и
