Избранные стихи

тебя добудиться нельзя —
или же движешься с бурей в пространстве пустом,
третьего нет: либо спишь, либо движешься вся.

Двинулась вся. И проносится белой стеной,
ищет, где б снова забыться в покое своем,
и по дороге фонарь задувает ночной,
и застилает сугробом оконный проем.

1991

* * *

День за днем расстилает пурга
не казенную скатерть – снега.
В этом доме я только слуга,
в этом мире я только слуга.

Что под снегом равнина таит,
что там в поле? Не видно ни зги.
Черный куст под горою стоит
в вековечном молчанье слуги.

Не в ливрею оденьте слугу —
в холод, в стынь, в ледяную броню!
Все, что нынче в душе берегу,
я теперь на века сохраню.

Видишь, лира торчит из земли,
из-под снега – гусарский погон...
Мы не умерли, мы не ушли —
мы замерзли до лучших времен.

Мы оставлены здесь зимовать
и молчать из глубин ледников,
и друг друга во тьме узнавать
по нетленному звону оков.

1992

* * *

Этот сад лопухами зарос,
перепрела, истлела ограда.
И забылся, не мучит вопрос:
справедливо ли? Так ли и надо?

Не сбылось, не совпало. Так что ж!
Прояви бессловесную милость:
душу ты не жалей, не тревожь —
безвозвратно она утомилась.

Притерпелось, притерлось давно,
к абсолютной недвижности клонит.
Так с годами уходят на дно
бесполезные бревна в затоне.

Кто надумал, что все впереди,
потому как пейзаж беспечален?
О дитя, поскорей уходи,
не шали среди русских развалин!

Это нам было негде играть,
кроме милого отчего праха.
И никто не хотел умирать
без печали, без боли и страха.

1992

* * *

В час закатный стоят над безлюдьем полей,
в небеса вознесясь головой,
силуэты могучих ничьих тополей,
изваянья тоски вековой.

Там, где канули села в глубины земли,
где деревни рассыпались в прах —
молчаливо и мощно они возросли
на неведомых миру корнях.

Что из недр пробирается к кронам живым,
для кого этих листьев шлея?
Может, разум вселенский читает по ним
тайну нашего здесь бытия.

Не они ли в подземной сплелись темноте
километрами цепких корней,
общей жилой срослись: от версты и к версте
странный гул пробегает по ней.

И, срываясь, по ветру летят семена,
и в потоке воздушной волны,
шар земной огибая, текут имена,
что не нам и не нами даны.

1993

Ноябрь

Втоптано в землю былое жнивье.
После обеда не снега ли ждать?
Снимут соседи с веревки белье,
снимут, и сразу – далеко видать.

В небе прочерчен, недвижим и нем,
жалкий кустарник, тщедушный узор.
Не ограничен, не скован ничем
напрочь раздетый российский простор.

Вся распахнулась великая ширь.
То ли мираж, то ли сон наяву:
вправо посмотришь – увидишь Сибирь,
влево заглянешь – узреешь Москву.

Не приведи же Господь никому
так вот стоять посредине широт,
словно кухарке в огромном дому,
вверенном ей при побеге господ.

Что тебе плакать? Живи, как жила:
двери закрой да растапливай печь.
Глянешь – и здесь от окна до стола
целая пустынь успела пролечь.

1994

* * *

Там будут лес, и поле, и река,
но не зовите в эту благодать:
вам – радость, мне – страданье и тоска
бесплатную природу повидать.

Ведь я сюда являюсь, как в приют
на склоне жизни, на закате дня,
где мне назад ребенка отдают,
который жил и вырос без меня.

И сколько нужно горя перенесть,
чтоб научиться счастье отвергать!
О жизнь моя, мы встретимся не здесь,
не при чужих, которым надо лгать.

Позволь докоротать пустые дни
безрадостной судьбы в чужом дому.
Мы встретимся. Мы будем там одни.
Не говори об этом никому.

1994

* * *

Пред закатом из дальних сторон
к деревням, затаенным в тени,
колокольный доносится звон —
и под ним умолкают они.

Дивный звук, зародясь вдалеке,
успевает полнеба облечь,
замирая, нисходит к реке —
и встает ему эхо навстречь.

Так от края до края легко
раскачнулась равнина земли,
словно подняли всю высоко
и на чашу весов вознесли.

Может, все, что живет под луной —
от высот до глубин и широт —
тайно связано нитью одной
и друг другу движенье дает.

Значит, ты не останешься нем,
расстоянье меж нами храня,
ибо тоже ты связан со всем,
что волнует и движет меня.

1994

* * *

Белый свет над Родиной угас,
темнота прихлынула к порогу.
Не поймать того, кто в этот час
с кистенем выходит на дорогу.

И ни зги. Попробуй, укажи —
не откроет мать-земля сырая —
где дворцов подземных этажи
рассиялись, в пьянке угорая.

Кто-то, черным ужасом объят,
затенил казенные палаты.
Нищие – они, конечно, спят,
отдыхают – этим и богаты.

Пень-колода из-под ног долой,
зычный посвист слышен на развилке:
это мужичина удалой
с угощеньем разлетелся к милке.

Может, не его она ждала,
но других не слышно и не видно.
Что там! Пачка денег тяжела,
а во мраке – ничего не стыдно.

Белый свет над родиной угас.
Радуйся, что жив остался, дядя!
Эко дело – высадили глаз,
нынче веселее жить не глядя.

Веселися! Выплеснись за край,
азиатской пеной закипая,
полночь русская, кромешный рай,
силушка глухая и слепая!

Ни огня, ни слова, ни следа —
все исчезло в буре бесполезной.
Лишь она, российская звезда,
непричастная, горит над бездной.

1995

* * *

Как в замерзшую улицу влит
изумительный липовый ряд!
Что застыло – уже не болит,
так и вам про меня говорят.

Привыкаешь теперь ко всему,
и никто о тебе не скорбит.
Обозначься в морозном дыму:
ты в январскую улицу вбит.

В наказанье за летнюю прыть,
за сверканье листвой