– Что это, сыночки, крестный ход? – спросила выросшая из-под земли согбенная старушка. Под тяжестью горба она даже не могла поднять голову и взглянуть вперед. – Рано же еще.
– Рано, – сказал нищий.
– А кто это, сыночки?
Нищий всмотрелся вдаль:
– Это Русин.
Что происходило незадолго до этого на холме Единства, можно узнать по видеозаписям: и основным, которые писались для эфира, и с бэкстэйджа – для хроники. Взволнованная похищением Русина публика ждала, выступления остановились. Усилия Леши Козина развеселить людей ни к чему не привели. Ни ребят из «Быстрых углеводов», ни девчонок из «Имитации оргазма» не приняли. Все остановилось. Более того, пришлось вывести на большой экран прямую трансляцию новостей о захвате заложника. Так что освобождение Русина видел весь фестиваль: как с него срывали пакет, брали интервью. Улыбка Русина сияла шесть на девять метров.
Ждать его пришлось недолго. Как только телевизионная машина стартовала с церковного двора, колычане развернулись от экрана к реке. Еще через полминуты они увидели машину на холме, потом на мосту. Встали. Закричали. Заплакали.
Русин вышел, публика расступилась, и, словно посуху, Володя прошел к сцене, где уже стояли музыканты «Мистического путешествия». Люди могли молчать долго и готовы были слушать вместе с Русиным тишину ровно столько, сколько понадобится ему. Потому что он понимал в ней больше, потому что от Колыча до Старовятска это была его, Русина, тишина и ее нельзя было нарушать. Ее можно было только составлять и, если повезет, слушать вместе с ним.
– Как вы думаете, – сказал Русин, – почему я не ношу черные очки?
Последнее закатное солнце озарило его лицо.
– Потому что они мне не идут? Нет. Не поэтому… Может быть, они вредят зрению? Нет, не вредят… Где же разгадка?
Никто не знал разгадки. Река плескалась о берега, слезы подступали к глазам.
– Дело в том, что в очках я вижу мир не таким, какой он есть на самом деле.
Люди еще не понимали смысла аллегории, но понимали, что нужно следовать словам Русина, движению его и своей души. Тысячи рук сняли тысячи очков и, стараясь не шуметь, спрятали их в сумочки и карманы. Звукорежиссер за пультом за неимением очков снял бейсболку.
– По той же причине, – сказал Русин, – я не ношу плеер.
Уже не дожидаясь толкований, все сняли с шеи наушники, звукооператор снял свои большие, профессиональные.
– Конечно, – продолжил Володя, – приятно слушать музыку, гуляя на природе и по городу. Конечно, музыка приятнее, чем шум машин и лесопилок… Но ведь именно шум машин и лесопилок и есть звук города на самом деле. Так же как слепящий, а не приятно приглушенный свет – это свет на самом деле. Так почему же мы ради сиюминутных ощущений не хотим открыть себя реальности, жить и любить на самом деле?
Кто-то не выдержал. Раздался стон, истерика преданности.
– Самоубийство – не выход, – сказал Русин, – ведь это не будет смерть на самом деле.
Музыканты стояли молча, понимая, что тут уже не до песен. Козин ушел со сцены, понимая, что тут уже не до фестиваля. Русин уткнулся губами в микрофон.
– Вы собрались здесь, чтобы слушать музыку… Вы любите искусство… Но ведь искусство не имеет никакого отношения к жизни… Сказать по правде, и жизнь не имеет никакого отношения к жизни.
Те, кто еще сидел, встали. Подошли совсем близко к сцене.
– К жизни имеет отношение только то, что у вас за спиной, на том берегу!
Все обернулись и посмотрели на золотые купола церкви или собора.
– Вот оно… стоит веками… А люди живут, умирают… И каждое время спрашивает у своих живых: «А что ты сделал, чтобы защитить вековые устои веры и духовности?» Что мы ответим на этот вопрос куполов, оставляя их нашим детям и внукам, оставляя мир живых новым живым?
Нужно сказать, что не все были очарованы речью Русина. Музыканты других групп, которым так и не удалось сыграть сегодня, в отчаянии стояли за сценой. Гитарист Заночкин из «Музыки на ощупь» не выдержал:
– Блин, я знал, что Русин опять всех уберет!
– Потому что нужно меньше амбиций и больше профессионализма, – ответил Серега Матвеев из «Секса в носках».
– Это у кого это амбиции? – чуть не полез в драку Заночкин.
– А у кого профессионализм? – холодно сказал Серега.
Русин тем временем стал еще светлее.
– Вы бы видели, что там творится, в чьих руках находятся наши святыни! Посреди православного храма стоит католическая будка. А в ней в своих грязных сапогах сидят то ли бандиты, то ли полиция и сводят счеты друг с другом. Священника не пускают в храм, а за молящимися втайне наблюдают видеокамеры. И все это в то время, когда мы здесь поем об истинной вере и любви! Нам кажется, что это поступок. Но это – книжничество, фарисейство и… – он замер, вспоминая нужное слово, – и витийство… Мы должны остановить зло и вернуть себе храм.
Они пошли сразу, тихо, с каждым шагом набирая силу, не очень понимая, что им нужно будет делать, когда окажутся на том берегу, у церкви. Но слова Русина и свет куполов вели вперед. Слившись в толпу, люди больше, чем когда-либо, были сами собой, лицо каждого четко отделялось от пустоты и небытия – куда больше, чем если бы он стоял где-нибудь один на площади.
Пошли по мосту, и мост задрожал под тяжелыми рокерскими ботинками. Поплыли на лодках. Вступили на противоположный берег.
– Это Русин, – сказал нищий.
Закончив грузить исповедальню на принадлежащий костелу грузовичок, ксендз подошел к стоящим над рекой. Он еще не видел лиц идущих, только слышал поступь, чувствовал дуновение пыльного ветра. Замер, поднес пальцы к губам, почти запер рот на замок.
– Матка Бозка, – сказал он, – Русин.
Мы скрылись за церковной оградой. Я стал искать глаза Нагорного, но он опустил их, словно виня меня во всем, что произошло сегодня, будто я специально это придумал. Я посмотрел на батюшку, но тот вместе с Гаврилиным и Михайловым сложили руки на груди и не были склонны к сентиментальности. В отчаянии я посмотрел на небо. Вдали громыхнуло. Я обернулся и увидел во дворе несколько тысяч человек. Те, кто не вместился, сидели на ограде и яблонях.
– Вы позволите войти в храм? – спросил Русин тихо, я даже не сразу понял, где он.
– К сожалению, это невозможно, – сказал я.
Русин повернулся к толпе и сожалеюще развел руками. Повернулся, вцепился в меня взглядом.
– А что здесь делает эта католическая будка?
– Ремонт в костеле, – тихо ответил я, но Русин не обратил на мои слова никакого внимания. Посмотрел на Нагорного:
– Вы, кажется, заходили в храм в головном уборе?
Нагорный снял шлем. Заморосило. Русин сказал громко:
– В старину под сенью куполов люди спасались от набегов степных варваров. Вот стоят православные люди, ваши соотечественники… Вы позволите им укрыться от дождя?
Перекрестился и пошел вперед. Я кинулся наперерез.
– Дело в том, что входить туда небезопасно.
– В чем же опасность? Ведь террорист уже захвачен.
– Да, но понимаете, у него могут быть сообщники!
Он остановился.
– Что значит: «могут быть»? Вы что, стоите и гадаете?
– Нет, конечно, не гадаем, – уверенно ответил я, – данный террорист, к сожалению, оказался далеко не один.
– Насколько далеко?
