Вдруг пошли помехи, и изображение стало нестабильным. Мы с Нагорным вышли во двор, смешались с толпой. Медленно затопали ко входу, чтобы хоть как-то понимать, что происходит.
Меня трясло. Я понимал, что у любого отпевания есть конец и, когда закончится это, БОПТ начнет говорить. Сразу откроется, кто заложник. Я решился:
– Послушай, Нагорный, что ты думаешь о законах? О законах Великой России?
– Это мы сейчас Устно Разговариваем? – уточнил он. Было видно, что подкован майор хорошо.
– Конечно, – ответил я.
– Тогда ничего отдельного не думаю, их просто нужно исполнять. А что?
– А если не Устно?
– Как это – не Устно? У нас же сейчас, по-любому Устная Речь.
– Ну, просто так, между нами.
Нагорному не было никакого резона доверять мне, незнакомому человеку из ФСОЗОПа.
– То же самое, – сказал он, – на безусловном исполнении всех без исключения законов, на равенстве перед ними всех Нормальных Людей и Государственных Работников зиждется благополучие и процветание Великой России.
Мы стояли в толпе у самого входа и через головы видели происходящее. Степан Алексеевич совершал отпевание, ближайшие родственники целовали девушку в лоб. Печальный молодой человек, видимо, друг или жених, стоял рядом. Не подходил, не целовал. Боялся или брезговал. Шутка ли: поцеловать мертвую, даже в лоб.
– Спаси меня, – сказал я, наклонился к удивленному Нагорному и рассказал все как было. Без его помощи я бы все равно ничего не смог сделать. Нагорный слушал с замершим лицом, потом на глазах показались слезы: Сергеев, убитый офицер из тюрьмы, оказался его старым товарищем.
– Он сам решил идти, – повторил я несколько раз, но, конечно, это мало могло утешить Нагорного. Услышанная информация пробудила в нем Человеческий Фактор.
– Что ты предлагаешь? – наконец спросил он.
Я рассказал свой план. Мы должны инкогнито освободить заложника, отвезти в Пункт Приведения в Исполнение до вечера и расстрелять сегодняшним числом.
– Мы же нарушим закон, – сказал Нагорный.
– А квартиру в новом доме возле «Молодости» я тебе гарантирую, – почему-то сказал я.
Нагорный помолчал.
– Вы что, и квартиры распределяете? – спросил он через несколько секунд. Я не ответил, а он спросил еще: – А кого мы предъявим начальству?
Недостаток логического мышления всегда был моей проблемой. Я понял, что погиб. Истерически думая о том, как освободить Васю и доставить в Пункт, я совершенно не подумал о том, что освобожденного заложника нужно предъявить начальству. Эти две задачи противоречили друг другу. Получается, что я проваливаю либо свое первое задание по Приведению в Исполнение, либо второе – по освобождению заложника, которое зачем-то сам взвалил на себя. Мне захотелось попросить у Нагорного пистолет и умереть на месте.
Церковные пения (или песнопения) закончились. Я, честно говоря, не очень понимаю разницу между ними. Нам рассказывали что-то на обязательных занятиях в ЮДЦ, но это было очень давно. В наступившей тишине стало слышно, как один из рабочих спросил молодого человека, стоящего у гроба:
– Сейчас заколачивать или на кладбище?
– Сейчас, – ответил молодой человек, быстро подошел к девушке и поцеловал в губы. Рабочий заколотил крышку, стараясь стучать аккуратно, потому что звук от молотка раздавался гулко, улетал под купол и мог нарушить БУРС.
– Давай рассудим логически, – сказал Нагорный Устной Речью, – ведь он приговорен к смерти?
– Да, – ответил я тоже Устной.
Мы оба понимали про Устную и старались говорить взвешенно.
– Значит, если мы сейчас осуществим штурм и их обоих положим, ничего не изменится для Великой России? По закону – один БОПТ, другой – приговоренный? Наши действия не коснутся Нормальных Людей.
– Да, но это только мы знаем, что он приговоренный. А для всех получится, что вы зачем-то убили заложника. Это конец твоей карьеры. Ты же, наоборот, должен его освободить.
Процессия двинулась назад, вынося нас из церкви. Выхода не было ни с логическим мышлением, ни без. Я смотрел почему-то на полноватого пятидесятилетнего дядьку, который нес за ножку табуретку. Табуретка была темная, рассохшаяся, видавшая не одну крышку от гроба, пережившая не одну зиму на балконе. Нужно было срочно что-то ответить, сейчас должен был позвонить БОПТ. Но я смотрел как завороженный на табуретку и думал, что вот у меня на балконе стоит такая же, а я не замечаю, какая она ужасная. А чужую – замечаю.
– Главное, – сказал я, – предъявить начальству заложника.
Я действовал как обычно: говорил только полмысли, чтобы собеседник ее развил и нашел решение. Но Нагорный на такие вещи не велся. Молчал. Ждал.
Табуретку закинули в автобус, люди стали рассаживаться. Наши спаренные телефоны не звонили, но уже казалось, что звонили, трубка жгла руку.
– Ну кто сказал сюда класть? – затараторила какая-то женщина в толпе. – Кто сказал сюда садиться?
– Кто сказал, что это должен быть Вася? – спросил я вдруг Нагорного.
Он посмотрел на меня, и сначала показалось, что это взгляд ненависти или змеи, смотрящей на жертву. Но Нагорный просто думал. Я чувствовал, что он понимает меня и просчитывает вариант, при котором мы должны предъявить начальству какого-то другого заложника, а моего Узника втихую освободить и отвезти до вечера в Пункт. Тогда все законы будут соблюдены, я спасен, а сам Нагорный – с жилплощадью. Я чувствовал, что он борется с Человеческим Фактором.
– Кандидатуры есть? – наконец спросил он.
Гул от направленного в монитор микрофона взлетел над берегом. Слился с ветром. Рома Шилдиков, солист «Дряхлеющей плоти», закончил песню, мутным глазом посмотрел на публику, словно хотел что-то добавить. Все замерли, и Рома медленно, как только можно медленно говорить одно слово, сказал:
– Спасибо.
Захлопали, но не активно. «Дряхлеющая плоть» играла старую программу, удивить народ было нечем, а хит «Корабли с моря» уже не работал. Всем, однако, было хорошо, погода стояла отличная. Студенты и престарелые хиппи расположились на живописном холме. Я забежал на бэкстэйдж, переключился на молодежный стиль общения, хлопнул по рукам ребят из организации, кивнул музыкантам.
– Как оно? – спросил я главного координатора Лешу Козина.
– Да, блин, тебя ждали, официально не открыли еще, вон Рома всех разогревал.
Я снял пиджак, накинул болоньевую куртку с символикой фестиваля. Открывать должен был я и главная звезда Колычского рока Вова Русин из «Мистического Путешествия».
– Где Русин? – спросил я.
Леша опустил глаза.
– Короче, такая фигня… Нет Русина.
– Что?!! – Я думал совсем о другом, мне по фигу был Русин, но я задал этот вопрос так, как будто фестиваль был целью моей жизни, а отсутствие Русина – ножом в сердце.
– Вчера, короче, сидели, обсуждали. Мы ему: ок, ты хэдлайнер, но двадцать песен – это ту мач, это же не твой концерт. Он сперва вроде даже согласился, но с учетом, что споет эту свою новую, которую я тебе ставил.
– А ты?
– А я не дурак, это же под Устную подпадает, оно мне надо? Ну и, короче, его с утра не было, не знаю, где он.
– Кто вместо него?
– «Совращенные заживо», но ты сам понимаешь: фестиваль без Русина – это…
