Я был готов кончить в нее, так что в данный момент не мог раздражаться.
Поцеловав кончик ее слепо вспотевшего и лоснящегося носика, я вынудил женщину быть более внимательной.
– Видишь ли, «Ручей, уносящий в бухту» – не мое имя.
– О да, «ма уи», – продублировала она по-французски. – Ты прав совершенно, за Евой и Адамом, вдоль излучины реки, текущей в дублинскую гавань, бредущий к лесу тропой через кладбище и исчезающей с каждым шагом: мы всегда будем созвездиями Жены и Мужа на Млечном Пути, о да,
Шлепая по мякоти прелестных женских ягодиц, я выкрикивал ее имена.
– Мой крольченыш!
Моя клубничка!
Мой котеночек!
Моя стервочка!
Мой бубновый тузик.
Мое очко для команды «Сан-Францисских Гигантов»! Да-вай, да-вай!
Четыре мяча прошли мимо шести бейсбольных бит, но, прежде чем сделать последнюю роковую подачу в шлем седьмого из баттеров, он встал на возвышение насыпи и совершил харакири. Свобода! Свобода! Прочь отсюда!
– Ой? – пискнула подо мной женщина. – Что это с тобой?
– Прошу, перестань называть меня чужими именами.
– Как-как? – растерянно заморгала она.
– Кличками твоих прошлых любовников, посторонних мужчин, особенно в процессе этого.
– Чего «этого»?
– Секса!
Я всегда так говорил.
Ведь это деликатнейший момент в жизни каждого человека.
– Прости, прости, – запричитала женщина.
И затем:
– Прости, прости, прости, прости, прости. Прости, прости, прости, прости, прости. – Вот так, двойной очередью по пяти раз зачастила. И затем, в виде экстра-бонуса специально для меня, она добавила: – Прости! – с робкой овечьей улыбкой.
– Нет проблем, – откликнулся я. – Не принимай так близко к сердцу. Проехали.
Но после уже, казалось, не имело значения, чьими там именами она меня называла.
И без разницы, ничто не могло отвлечь меня от самых нежных чувств к ней.
Мы начали с того самого места, где остановились, как раз перед извержением.
– Прости, прости, прости, прости, – толчками выходило из нее.
Когда я выстрелил, она выкрикнула еще одно чуждое имя.
Впрочем, с чего это должно было меня беспокоить?
Мы сцеплялись, все крепче, крепче и крепче прижимаясь друг к другу, к замирающим нашим телам, и дальше за нас уже кричали наши бессмертные души, которые теперь были готовы умирать…
– О, это было восхитительно. Мой маленький руче…
В часы своей кончины Гоголь произнес: «Как сладко умирать…»
А Мопассан: «Выше, выше…»
Байрон: «Давай же, пошли…»
Теперь в нас разом заговорили они вместе. Все трое великих завещали нам.
Свои последние цитаты, полные высокого смысла…
Скажите, ребята, какая из них вам больше всего по душе?
Лично мне – Байрона, я бы выбрал ее.
А когда застрелили Муто Чанцзы, то, падая, он воскликнул:
«Сырье для крематория!»
– Это был чудесный секс, – сказала женщина мне.
Вот как я работал на знаменитом металлургическом комбинате.
Ушные затычки были там залогом жизни и успеха.
БамБамБа
Получить затычки на этом заводе значило обрести вожделенный оазис, земной прообраз рая.
Каждый год известный процент рабочих увольнялся по специальной статье, предусмотренной в трудовом договоре по найму. Пунктик гласил: «Компания может отклонить требование о денежной компенсации нанимаемому, если он вытащит затычки во время исполнения служебных обязанностей». Спасибо, затычки.
Самые храбрые при этом, позволяющие себе вынуть ушные тампоны и лицом излучающие восторг, потом бесследно исчезали без выходного пособия.
Я работал и писал стихи.
Женщина в лучшем случае одаряла их недовольной гримаской.
Мои стихи не имели ничего общего со стихами других знаменитых поэтов, но она все равно и слушать их не хотела.
– О, классно, здорово, просто великолепно! – тут же перебивала она.
В моих поэмах ни слова не было о какой-то там «Любви» или «Роке», ни разу не встречались «Алхимия» или «Миф». В них говорилось о неоновых лампах со стабилизаторами напряжения, о подаче цементной смеси и двойных полах, о «двадцатипятипроцентной доплате за сверхурочные», о «тридцатипроцентной доплате за ночные смены», о «воздушных компрессорах» и «железобетонных плитах марки Ф4O», о «коэффициенте сопротивления» и «четырехкратном усилении», а также о «отбракованных дворниках» и «стыковках».
Когда я приходил с работы домой, женщина спешила за мной в ванную и мыла мне голову.
Затем готовила мне ужин.
Потом варила для меня кофе.
После чего я мог, например, прочитать ей поэму о Праотце конвейерных линий, под названием «Владыка конвейера», жившего за дверью «Вход запрещен» в сокровенных глубинах знаменитого механосборочного комбината.
Я читал ей о глубочайшей тоске и меланхолии, в которой пребывал властитель: ибо король «линий» был столь стар и дряхл, что уже не понимал, что сам был когда-то конвейером, и считал себя потомком принца- изгнанника, рожденного в неосвященном браком противозаконном союзе Людовика XIV и элегантной супруги прусского посла.
Затем мы с женщиной отправлялись в постель и занимались любовью.
А потом еще и еще занимались тем же. Снова, снова, снова и снова мы с ней занимались любовью.
И снова, и снова, и снова, и снова, и снова.
V
«Агата любит фрегаты»
Женщина родила.
Однажды я пришел с работы, и она вышла ко мне из своей комнаты с ребенком на руках.
