радостью созерцал все его разновидности — будь то сморщенная старая кокетка или, на том же бале, стыдливая красавица в расцвете молодости; будь то дюжий гвардеец, обхаживающий служанку в парке, или невинный крошка Томми, кормящий уток, пока его нянюшка слушает гвардейца. И в самом деле, человеку, чье сердце еще не замутилось, это занятие доставляет радость неиссякаемую, и, может статься, тем более острую, что чувство это тайное и к нему примешана грусть: ибо такой человек хоть и не один, но одинок и оторван от других.
Да, Пен был не прочь похвастать и покрасоваться перед Уорингтоном.
— В молодости я был так неистово влюблен, что, верно, навсегда задушил в себе это пламя; и если я когда женюсь, то женюсь по расчету, на девушке воспитанной, доброго нрава, приятной наружности — ну, и с деньгами, чтобы нашу коляску меньше трясло на жизненном пути. Что до романтики — так с этим покончено, я всю ее растратил и состарился до времени, чем и горжусь.
— Чушь! — проворчал Уорингтон. — На днях ты вообразил, что лысеешь, и этим тоже хвастался. А сам тут же начал употреблять помаду и с тех пор благоухаешь, как целая цирюльня.
— Ты Диоген, — возразил Артур. — Живешь в бочке и от всех того же требуешь. Ты просто гадкий старый циник. Фиалки пахнут лучше, чем застоявшийся табачный дым.
Но, отвечая своему прозаическому другу, Пен покраснел, и, правду сказать, он был занят собою куда больше, нежели подобало разочарованному философу. В самом деле, к чему бы человеку, пресыщенному светом, так украшать свою особу в угоду этому самому свету, к чему бы усталому пилигриму носить такие узкие башмаки и наводить на них такой глянец?
И вот, в это-то скучное время года, как-то в пятницу, ясным осенним, вечером, мистер Пенденнис, дописав у себя в редакции блестящую передовую статью — ее мог бы написать сам капитан Шендон, если б был в духе и захотел поработать, но он работал только по принуждению, — повторяем, дописав свою статью и с одобрением выправив влажный лист корректуры, мистер Артур Пенденнис решил заглянуть на южный берег Темзы и потешить себя фейерверками и прочими приманками Воксхолла. Он бодро сунул в карман пропуск, дававший бесплатный доступ в этот увеселительный сад 'Редактору газеты 'Пэл-Мэл', на два лица', и заплатил наличными за право перейти реку по мосту Ватерлоо. Пройтись от моста до сада было одно удовольствие, в небе светили звезды и глядели вниз, на королевские владения, откуда еще не взвились, соперничая со звездами, ракеты и римские свечи.
Прежде чем вступить в волшебное царство, где каждый вечер зажигают двадцать тысяч 'добавочных' лампионов, всем нам, вероятно, доводилось пройти по темному, мрачному проходу к турникетам, за которыми скрыты от непосвященных чудеса Боксхолла. В стенах этого прохода есть два ярко освещенных окошка, а за ними сидят два джентльмена, из коих один взимает с вас деньги, если вы частное лицо, а другой берет ваш пропуск, если у вас таковой имеется. Пен собрался предъявить свой билет у второго из этих окошек, но там уже вели какие-то переговоры мужчина и две женщины.
Мужчина, в шляпе, съехавшей на одну бровь, и в короткой потрепанной накидке, которую он носил с большим шиком, громко восклицал (Пен тотчас узнал этот голос):
— Клянусь честью, сэр, если вы сомневаетесь в моем слове, я очень прошу вас выйти из укрытия и…
— Господи помилуй! — вскричала старшая его спутница.
— Оставьте меня в покое, — сказал человек в окошечке.
— …и попросите мистера Ходжена, он сейчас в саду, пусть сам пропустит этих леди. Не бойтесь, сударыня, я не стану ссориться с этим господином, во всяком случав не при дамах. Будьте так любезны, сэр, найдите мистера Ходжена (это он мне дал пропуск, по праву самого близкого друга, а сегодня, я знаю, он поет здесь 'Гробозора') и передайте, что капитан Костиган шлет ему поклон и просит выйти сюда и провести этих леди — сам я, сэр, но раз видел Воксхолл и не нуждаюсь ни в чьем заступничестве, но я хлопочу о дамах: одна из них никогда здесь не бывала, так неужели же вы воспользуетесь тем, что я по рассеянности потерял билет, и лишите ее этого удовольствия?
— Лишние разговоры, капитан. Я не могу отлучиться, — сказал контролер, и тут капитан крепко выругался, а старшая из женщин воскликнула:
— Господи помилуй, какая неприятность!
Младшая же, подняв глаза на капитана, сказала:
— Ничего, капитан Костиган, мне уже расхотелось идти. Пойдемте домой, маменька. — И хотя ей уже расхотелось идти, она не сдержалась и заплакала.
— Бедное мое дитя! — сказал капитан. — И вы, сэр, можете на это смотреть, и у вас хватает духу не впустить это невинное создание?
— Меня это не касается! — сердито выкрикнул контролер из своей освещенной конурки.
Тут-то к ним и подошел Артур и протянул Костигану руку со словами:
— Вы меня не узнаете, капитан? Пенденнис. — А потом снял шляпу и поклонился дамам.
— Мой милый мальчик! Дорогой мой друг! — вскричал капитан, горячо пожимая руку Пенденниса, и поспешил объяснить ему то, что называл 'несчастным стечением обстоятельств'. У него-де был пропуск на двоих, от мистера Ходжена, он сейчас в саду, поет (как в Черной Кухне и на концертах для знати) 'Гробозора', 'Смерть генерала Вулфа', 'Кровавое знамя' и другие излюбленные публикой песни, а имея пропуск на двоих, капитан Костиган подумал, что по нему пройдут и трое, и вот пригласил своих добрых знакомых. Но по пути он потерял пропуск — ума не приложит, куда он мог деться! И теперь дамам предстояло ехать домой, и одна из них, как заметил Пен, была этим очень огорчена.
Мог ли Артур, при своей отзывчивости, не посочувствовать такому горю? Он видел, какой невинно умоляющий взгляд девушка обратила на капитана, как жалко дрогнули ее губы и как она залилась слезами. Он не пожалел бы своей последней гинеи, чтобы доставить удовольствие этой бедняжке. Ее печальный, умоляющий взгляд оторвался от капитана — она увидела незнакомого человека и стала утирать глаза платочком. Артур стоял со шляпой в руке, краснел, кланялся — настоящий джентльмен, очень красивый, и наверно, добрый и великодушный. 'Кто они такие?' — спрашивал он себя. Ему казалось, что старшую он где-то видел.
— Если я могу вам чем-нибудь быть полезен, капитан Костиган, — сказал он, — я к вашим услугам. У вас, кажется, возникли затруднения? Вот мой кошелек, прошу вас. И… и у меня самого есть пропуск на двоих… вы мне позволите, сударыня?
Первым побуждением принца Фэрокского было заплатить за всю компанию, а о редакционном пропуске не упоминать вовсе, точно он потерял его, не хуже бедного Костигана. Но чутье, а также внешность обеих женщин подсказали ему, что им будет приятнее, если он не станет корчить из себя grand seigneur [21] и, отдав кошелек Костигану, он одной рукой достал пропуск, а другую, смеясь, предложил старшей из дам; дамы, правда, не то слово — они были в шалях и косынках, в шляпах, завязанных лентами, и у младшей прехорошенькая ножка в крошечном башмачке выглядывала из- под очень скромного серого платья — но его высочество обходился учтиво со всякой юбкой, из какой бы материи она ни была сшита, и чем смиреннее была та, кто ее носила, тем более он бывал величав и галантен.
— Фанни, ступай с этим джентльменом, — сказала старшая, — раз уж вы так добры, сэр… я вас частенько вижу у наших ворот, вы ходите в третий номер к капитану Стронгу.
Девушка сделала книксен и продела руку под локоть Артура. Перчатка была поношенная, но самая ручка — маленькая и изящная. Фанни, хотя и не ребенок, не была еще и взрослой. Слезы ее высохли, щеки заливал детский румянец, а взгляд, обращенный к улыбающемуся лицу Артура, сиял счастливой благодарностью.
Артур покровительственно накрыл ладонью ручку, лежащую на его рукаве.
— Фанни — какое красивое имя, — сказал он. — Так вы меня, стало быть, знаете?
— А мы сторожа в Подворье Шепхерда, сэр, — отвечала Фанни и опять сделала книксен. — Я в Воксхолле еще никогда не была, сэр, папенька и нынче не хотел меня пускать, а… ой, господи, красота какая!
От изумления и восторга она даже попятилась, когда Королевский сад засверкал перед ней своими несчетными лампионами — великолепнее самых прекрасных сказок, самых прекрасных пантомим, которые она видела в театре. Радуясь ее радости, Пен прижал к боку доверчивую ручку, вцепившуюся в его рукав. 'Чего бы я не дал, чтобы испытать такую радость!' — подумал наш пресыщенный герой.
