этом поприще; может быть, если мне очень повезет, если я буду очень усердно работать (что маловероятно), я когда-нибудь получу назначение в колонии, и тогда Вы станете супругой судьи в Индии. А пока я куплю газету 'Пэл-Мэл' — сейчас, после смерти бедного Шендона, издатель охотно ее продаст и возьмет недорого. Уорингтон будет моей правой рукой, и благодаря ему число подписчиков возрастет. Я вас познакомлю с помощником редактора мистером Финьюкейном, и я знаю, кто в конце концов будет миссис Финьюкейн, — очень милое, кроткое создание, достойно прожившее нелегкую жизнь, — и будем мы существовать потихоньку-полегоньку в ожидании лучших времен и честно зарабатывать на хлеб насущный. В Вашем ведении будут театральные ложи и светская хроника, и еще можете изливать свое сердечко в уголке поэзии. Где мы поселимся — над редакцией? Там, на Кэтрин-стрит, близ Стрэнда, есть четыре отличных комнаты, кухня и мансарда для Лоры. Или Вы предпочтете домик на Ватерлоо-роуд? Местоположение очень приятное, только нужно платить полпенни за переход через мост. Мальчиков можно будет отдать в Королевский колледж, так? Вам, вероятно, все это кажется шуткой?
Ах, милая Бланш, я не шучу, и я не пьян и говорю сущую правду. Наши прекрасные мечты пошли прахом. Наша карета умчалась неведомо куда, как карета Золушки; наш особняк в Белгрэвии злой демон схватил и унес под облака; и самому мне так же далеко до члена парламента, как до епископа в палате лордов или до герцога с орденом Подвязки. Вам известно, каково мое имение и та небольшая сумма, что записана на Вас: этого нам может хватить на то, чтобы жить в скромном достатке, изредка нанимать кеб, когда захочется поехать в гости, и не отказывать себе в омнибусе, когда устанем. Но это и все; достаточно ли этого для Вас, моя фарфоровая куколка? Порою мне кажется, что такую жизнь Вам не выдержать, и, уж во всяком случае, нечестно было бы утаить от Вас, какой она будет. Если Вы скажете: 'Да, Артур, я разделю твой удел, каков бы он ни был, я буду тебе верной и любящей женой, буду поддерживать и подбодрять тебя', — тогда, милая Бланш, поженимся, и да поможет мне бог исполнить мой долг перед Вами. Если же нет, если Вам нужно более высокое положение, я не должен быть Вам помехой: стоя в толпе, я увижу, как Вас повезут представлять ко двору, и Вы улыбнетесь мне из окошка кареты. В прошлом году я видел, как леди Мирабель ехала на высочайший прием: счастливый супруг сидел рядом с нею, сверкая орденами и лентами; на груди у кучера цвели цветы со всего сада. Что Вы предпочтете — цветы и карету или ходить пешком и штопать мужу чулки?
Сейчас я не могу Вам сказать, — может быть, скажу позже, если настанет день, когда у нас не будет друг от друга секретов, — что именно за последние несколько часов изменило все мои виды на будущее; а пока знайте одно: мне стало известно нечто такое, что заставило меня отказаться от планов, которые я строил, от многих честолюбивых и суетных надежд, которым я предавался. Я уже известил письмом сэра Фрэнсиса Клеверинга, что до своей женитьбы не могу принять его место в парламенте; точно так же я не могу взять и не возьму за Вами больше того, что Вам принадлежало со времени смерти Вашего деда и рождения Вашего младшего брата. Ваша добрая матушка ничего не знает — и, надеюсь, никогда не узнает — о причинах, побудивших меня принять это странное решение. Оно вызвано одним печальным обстоятельством, в котором никто из нас не повинен, но которое тем не менее оказалось столь же роковым и непоправимым, как тот удар, что заставил бедного Альнашара уронить поднос с посудой и разбил вдребезги все его надежды. Я пишу весело — что толку горевать, когда все равно ничего не исправишь. Главный выигрыш в лотерее нам не достался, милая Бланш; но я о нем не заплачу, если и Вы будете довольны; и, повторяю, я всеми силами постараюсь, чтобы Вы были счастливы.
Ну, какие же новости Вам сообщить? Дядюшка болен, мой отказ от места в парламенте расстроил его чрезвычайно, — бедный старик, это была его затея, не удивительно, что он оплакивает ее крушение. Но мы с Уорингтоном и с Лорой держали военный совет: они знают эту страшную тайну и одобряют мое решение. Вы наверняка полюбите Джорджа, как любите все, что великодушно, благородно, честно; а Лора — она должна стать нашей сестрой, Бланш, нашей святой, нашим добрым ангелом. С двумя такими друзьями — что нам за дело до всего света, до того, кто будет представлять Клеверинг в парламенте и кого будут, а кого не будут приглашать на самые блестящие балы сезона?'
Получив это откровенное послание, Бланш написала уже известное нам письмо Лоре и второе — самому Пену, которое можно, пожалуй, оправдать его письмом к ней.
'Вы избалованы светом, — писала Бланш, — Вы не любите Вашу бедную Бланш так, как она хочет быть любимой, иначе Вы не могли бы так легко предложить от нее отказаться. Нет, Артур, Вы меня не любите — Вы светский человек, Вы дали мне слово и готовы его сдержать; но где мечта моей юности — безраздельное чувство, неумирающая любовь? Я для Вас лишь минутное развлечение, а хотела бы наполнить всю Вашу жизнь… мимолетная привязанность, а хотела бы владеть всей Вашей душой. Я мечтала о слиянии наших сердец; но ах, Артур, как одиноко Ваше сердце, какую малую долю его Вы отдаете мне! О нашем расставании Вы пишете с улыбкой; пишете о встрече, но не спешите ее приблизить! Неужели же вся жизнь — разочарование, неужели цветы в нашем саду уже увяли? Я плакала… молилась… часами лежала без сна… сколько горьких, горьких слез я пролила над Вашим письмом! Я несу Вам поэзию, переполняющую мое существо… порывы души, которая жаждет быть любимой… просит одного — любви, любви, любви… бросается к Вашим ногам и кричит: 'Люби меня, Артур!' И в ответ на этот смиренный призыв моей любви Ваше сердце не бьется сильнее, гордый взор не застилает слеза сострадания. Вы принимаете сокровища моей души так, словно это мусор, а не жемчуг из бездонной глубины чувства… не алмазы из пещер сердца! Вы обращаетесь со мной, как с рабыней, требуете покорности! Это ли награда вольнолюбивой девушке, это ли плата за страсть целой жизни? Увы, так было всегда, истинная любовь всегда безответна. Как могла я, безумная, надеяться, что меня минует удел всех женщин, что я прильну пылающим лбом к сердцу, которое меня поймет? Безумные то были мечты! Один за другим увяли цветы моей юности; и этот, последний, самый прекрасный, самый душистый, так нежно, так страстно любимый, так трепетно взлелеянный цветок — где он? Но довольно об этом. Пусть мое сердце истекает кровью. Да будет всегда благословенно Ваше имя, Артур.
Когда я немного успокоюсь, напишу еще. Сейчас мысли у меня путаются, я ничего не соображаю. Ужасно хочу повидать Лору. Она приедет к нам, как только мы вернемся в город, да? И вы, жестокий!
Б.'
Все слова этого письма были совершенно ясны и четко написаны бисерным почерком Бланш на ее надушенной бумаге; однако общий их смысл озадачил Пена. Дает или не дает Бланш согласие на его вежливое предложение? Понять ее можно было и так, что Пен ее не любит и она отвергает его, и так, что, хоть он жесток и холоден, она готова принести себя ему в жертву. Он язвительно посмеялся над этим письмом и над обстоятельствами, которые его породили. Он смеялся при мысли, как ловко судьба провела его и как он заслужил такое ее коварство. Снова и снова он так и этак решал надушенную, с золотым бордюром загадку. Она будила в нем чувство юмора, забавляла его, как хороший анекдот.
Так он сидел, вертя в руках загадочную бумагу, посмеиваясь невеселой шутке, когда вошел его слуга и подал ему карточку, сказав, что какой-то человек желает поговорить с ним по важному делу. Если бы Пен вышел в прихожую, он бы увидел, что там, вращая глазами и посасывая набалдашник трости, в явном волнении и замешательстве стоит его старый знакомый мистер Сэмюел Хакстер.
— Мистер Хакстер по важному делу? Проси, — сказал Пен, сразу повеселев, и развеселился еще больше, когда увидел перед собой бедного Сэмюела.
— Прошу вас, мистер Хакстер, садитесь, — сказал он величественно. — Чем могу быть полезен?
— Не хотелось бы говорить при мальчишке… при вашем человеке, мистер Пенденнис.
Когда слуга Артура вышел из комнаты, мистер Хакстер мрачно объявил:
— Ума не приложу, как мне быть.
— В самом деле?
— Это она меня к вам послала.
— Кто, Фанни? Она здорова? Я собирался ее навестить, как только возвратился в Лондон, но все это время был очень занят…
— Я слышал про вас от своего папаши и от Джека Хобнелла, — перебил его Хакстер. — Желаю вам счастья, мистер Пенденнис, и на выборах, и в законном браке, сэр. И Фанни тоже, — добавил он, слегка покраснев от смущения.
— Рано загадывать, мистер Хакстер. Как знать, что еще может случиться и кто будет представлять
