и неприятной. Думала ли Этель по-настоящему о серьезных вещах? — спрашивала леди Уолем. Кью полагал, что нет.
— Но ведь и те, кто с детства воспитывался в правильных принципах, матушка, не всегда умеют ими воспользоваться, — заметил он смиренно. — По-моему, она очень хорошая девушка, большого ума и редкой красоты. Она превосходная дочь и очень добра к своим братьям и сестрам, но… — Тут он осекся. Быть может, он подумал в эту минуту, как потом рассказывал Этель, что она, пожалуй, еще хуже ладила бы с леди Уолем, чем со своей властной старой бабкой.
Тогда леди Уолем принялась оплакивать немощное состояние сэра Бранена (весть о его апоплексии, конечно, достигла Келя) и сокрушаться о. том, что подобная беда случилась с человеком столь суетным и неподготовленным к смерти, перед лицом которой он нынче стоял. Но тут честный Кью не выдержал.
— Каждый сам за себя в ответе, матушка. Сэр Брайен смолоду воспитывался в строгости, быть может, даже чрезмерной. Знаете ли вы, что этот добряк полковник, старший его брат, этот, по-моему, самый добрый и честный старик на свете, в юности сбился с пути, бунтуя против тиранства старой миссис Ньюком? Что до сэра Брайена, то он по воскресеньям ходит в церковь и ежедневно молится в кругу семьи. Я уверен, что бедный старый сэр Брайен вел во сто раз более праведную жизнь, чем я. Мне часто думалось, матушка, что хотя я и подобные мне — грешники, но и на вашей стороне не всегда правда. Я ведь помню, как мой наставник, а с ним мистер Боннер и доктор Лод, когда приезжали в Кьюбери, непрестанно о ком-нибудь сокрушались. — С этого времени вдовица перестала сокрушаться о сэре Брайене и только от души желала ему поправиться.
Леди Уолем все еще тревожилась о спасении души сына (ведь большинство книг, которые возила с собой эта добрая леди, совсем не занимали лорда Кью, а над иными из них он откровенно смеялся); однако к этим тревогам примешивалось столько материнской радости при мысли, что он порвал с прошлым, вернулся к ней и с каждым днем поправляется, а может быть, также и женского торжества от победы над свекровью, что она денно и нощно в умилении благодарила господа. Джордж Барнс не забывал осведомлять Ньюкомов о состоянии брата. Искусный хирург из Страсбурга что ни день все больше обнадеживал близких, так что маленькое семейство пребывало в полном мире и довольстве, и лишь одно не переставало страшить матушку этих двух молодых людей: возможное появление старой леди Кью, злой свекрови, которая не раз одерживала победу над леди Уолем в прежних баталиях.
Стояло, как говорится, бабье лето, и дни, по счастью, были великолепные; лорда Кью вывозили теперь в кресле в сад при гостинице, и он мог любоваться быстрым течением полноводного, мутного Рейна и французским берегом, где позади ольховых зарослей виднелись золотистые поля и прямая дорога между двумя рядами тополей, ведущая к эльзасской столице с ее собором. Добрая леди Уолем хотела заполнить утренние часы чтением занимательных отрывков из любимых своих книг о китайцах и готтентотах, обращенных в христианство, и приключениях странствующих миссионеров. Но Джордж Барнс, этот хитрый молодой дипломат, незаметно подсунул им газету 'Галиньяни' и намекнул, что Кью, наверно, охотно бы послушал роман; а поскольку незадолго перед тем вышла в свет мирская книга под названием 'Оливер Твист', Джордж с большим чувством прочитал ее вслух всей семье, и, ей-богу, леди Уолем до того заинтересовалась историей приютского мальчика, что унесла томик к себе в спальню (где его потом нашла служанка под 'Гласом из Месопотамии' Вопиюлера), а Кью так хохотал над мистером Бамблом, что стали бояться, как бы у него не открылась рана.
Однажды, когда они столь приятным и безобидным образом коротали время, с улицы донеслось громкое хлопанье бичей, звук рожка, стук колес, и у ворот гостиницы остановилась карета. Леди Уолем, вскочив с места, выбежала через садовую калитку, и едва калитка захлопнулась, сразу поняла, кто приехал. Хозяин сгибался в три погибели, форейтор суетился, лакеи ждали приказаний; один из них, подойдя к побледневшей леди Уолем, сказал:
— Их сиятельство фрау графиня фон Кью имели сюда прибыть.
— Не угодно ли вам пройти в нашу гостиную, леди Кью? — спросила невестка, выступая вперед и отворяя дверь в свои комнаты.
Графиня, опираясь на клюку, вошла в полутемную комнату. Решив, что в кресле сидит лорд Кью, она кинулась к нему.
— Фрэнк, милый! — вскричала старая леди. — Как напугал ты нас всех, мой мальчик! И они держат тебя в этой отвратительной шумной комнате окнами на… Да что это? — воскликнула графиня, вдруг осекшись.
— Это не Фрэнк. Это только подушка, леди Кью. И я не держу его в этой шумной комнате окнами на улицу, — ответила леди Уолем.
— А, здравствуйте!.. Очевидно, к нему сюда? — И старуха направилась к другой двери. То был шкап, битком набитый предметами больничного обихода, оставшимися от болезни Фрэнка; свекровь леди Уолем так и отпрянула от него. — Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мне отвели удобную комнату, Мария, а рядом поместили мою горничную. И, пожалуйста, сами присмотрите за этим, — произнесла повелительница всех Кью, указующе подняв палку, перед которой еще недавно трепетала младшая леди.
Однако на сей раз леди Уолем только дернула за шнурок звонка.
— Я не знаю немецкого и не хожу на другие этажи. Пусть лучше об устройстве позаботится ваша служанка, леди Кью. А это моя комната, и дверь, на которую вы нажимаете, я запираю с той стороны.
— Значит, там сидит запертый Фрэнк! — вскричала старая леди, — с чашкой жидкой овсянки и томиком гимнов Уоттса.
Тут вошел слуга, явившийся на звонок леди Уолем.
— Графиня Кью намерена переночевать здесь, Пикок. Пожалуйста, попросите хозяина, чтобы он проводил ее сиятельство в отведенные ей комнаты, — сказала леди Уолем; а тем временем она придумала, как ответить на последнюю любезность свекрови.
— Если бы мой сын и сидел запертый в моей комнате, сударыня, лучшей сиделки, чем родная мать, ему все равно было бы не найти. А вот почему вы не прибыли три недели назад, когда за ним некому было ухаживать?
Леди Кью не вымолвила ни слова, только сверкнула на нее глазами и оскалила зубы — эти оправленные в золото жемчужины.
— Пусть мое общество было не столь занимательно для лорда Кью…
— Еще бы! — язвительно усмехнулась старая графиня.
— …но, по крайней мере, оно лучше того, в которое вы ввели моего сына, — продолжала сноха, закипая гневом и возмущением. — И как бы ваше сиятельство ни презирали меня, все же, надеюсь, вы не можете сравнить меня с герцогиней Д'Иври, к которой отправили моего мальчика — для развития, как вы говорили. Когда же я стала противиться этому, — я хоть и живу вдали от света, но кое-что слышу, — вы изволили назвать меня ханжой и дурой. Это по вашей милости я столько лет жила в разлуке с сыном и обрела его истекающим кровью и почти на пороге смерти, да только, благодарение господу, внял он моим вдовьим молитвам! А вы были рядом и не пришли к нему!
— Я… я приехала не к вам, леди Уолем, и… и не ждала такой сцены, — пробормотала свекровь. Леди Кью, подобно Наполеону, привыкла брать натиском. Сопротивление обращало ее в бегство.
— О, нет, не ко мне, я отлично это знаю, — отозвалась невестка. — Вы любили меня не больше, чем собственного сына, которому, пока могли, отравляли жизнь. А теперь вы пришли за моим мальчиком. Или мало горя вы ему причинили? Сейчас, когда он божьей милостью спасен, вы хотите вновь обречь его на погибель и преступление. Только этого не будет, нечестивая вы женщина, скверная мать, бездушная и жестокая родительница! Джордж!.. — Тут в комнату вошел ее младший сын, и она, подняв целую бурю своими юбками, устремилась к нему и схватила его за руки. — Вот твоя бабушка! Графиня Кью пожаловала наконец из Баден-Бадена. Она… она хочет забрать у нас Фрэнка, душа моя, и… отдать… его… опять… той француженке. Но нет, боже милостивый! Никогда, никогда!.. — И она, близкая к обмороку, упала в объятия Джорджа Барнса и разразилась истерическими рыданиями.
— На вашу мать надо надеть смирительную рубашку, Джордж Барнс, — проговорила леди Кью; ее лицо дышало ненавистью и презреньем (будь она родной дочерью Яго, как две капли похожей на родителя, и тогда бы сестра лорда Стайна не имела более сатанинского вида). — Вы показывали ее врачу? Очевидно, уход за бедным Кью вызвал у нее умопомешательство. Я приехала к внуку. Чего ради вы оставили меня на целых полчаса с этой полоумной? Не доверяйте ей давать Фрэнку лекарства. Положительно…
