них и думаете, что путешествие их ждет не из приятных и приезжий, возможно, будет потом с сожалением вспоминать красоту и покой родных мест и прогулки где-нибудь в Ричмонде и Хэмстеде. Вы увидите сотни купален на воде, и ваша дерзкая фантазия нарисует вам тех прелестниц, что плещутся под их белоснежными тентами. По песчаному пляжу (я не помню, там песок или галька!) бродит мальчишка и собирает лакомых креветок вам на завтрак. Если для лондонца утренняя трапеза почти не существует, то в Брайтоне на нее накидываются с невиданным аппетитом. Вон в тех лодках, что сейчас подплывают к берегу, рыбаки ходили далеко в море и, не зная ни сна ни отдыха, ловили нежных мерланов, глупых и жадных макрелей и обычную камбалу. Но — чу, звук рожка! Это утренний дилижанс из Брайтона в Лондон. Вы провожаете его глазами, и взор ваш останавливается на остроконечных башнях, выстроенных нашим обожаемым Георгом. А вот утомленный столичный повеса прохаживается по пристани, дышит морским воздухом и украдкой заглядывает под шляпки хорошеньких девиц, гуляющих здесь до начала занятий. Глядите, а это — желчный адвокат, что сбежал на денек из Темпла, вышел проветриться на морском берегу, прежде чем вернуться в гостиницу 'Альбион', где его ждет завтрак и мешок с бумагами. Смотрите, что за премилая вереница болтушек-школьниц! — начиная с круглолицей белокурой малютки, которая семенит рядом с младшей учительницей, и кончая лукавой пятнадцатилетней барышней, уже сознающей свои чары и все время пересмеивающейся с подружками, невзирая на суровые упреки мисс Аргус, строгой начальницы заведения. А вот и Томкинс в матросской куртке, с подзорной трубой в руках; вот юные Натан и Абрам, с утра пораньше разубранные бриллиантами и желающие своим восточным великолепием затмить самое солнце; вон безножка катит в своем кресле; вон веселая полная дама рассматривает в витрине брайтонские морские камушки (я собственными глазами видел, как одна леди купила такой камушек), а ее детки любуются приклеенными в витринах картинками с изображением златовласых красавцев в шитых золотом шейных платках и туфлях на немыслимо высоких каблуках — настоящее чудо сапожного искусства, и всего за семь с половиной шиллингов. Нынче принято хулить Георга IV, а ведь сколько лондонцев должно благодарить его за этот курорт! Сей добродушный весельчак, доктор Брайтон, — один из лучших эскулапов, когда-либо пользовавших нашу столицу. Привет же тебе, поставщик креветок, и тебе, прописавшему нам саутдаунскую баранину, — нет лучшей баранины, чем брайтонская! Нет экипажей удобнее брайтонских! Верховых прогулок вдоль скалистого берега приятней брайтонских! Лавчонок с безделушками и фруктами заманчивей брайтонских и такого рынка, как брайтонский! Я мысленно переношусь в домик мисс Ханимен на Стейн-Гарденз и наслаждаюсь всем этим.
Если когда-нибудь моему любезному читателю или читательнице случалось понести денежные потери, — разумеется, не такие, чтобы ввергнуть их в нищету или обречь на муки голода, — то пусть они честно признаются, что тяготы бедности оказались не столь велики, как это представлялось нашей робкой фантазии. Допустим, вы вложили деньги в Западно-Дидлсекские облигации или другую злосчастную спекуляцию, — и вот приходит известие о полном крахе; ваши сбережения идут на оплату просроченных векселей; вы созываете всю семью и держите перед ней громкую речь; ваша дражайшая супруга поочередно заключает в объятия всех сыновей и дочек, а затем припадает к вашей жилетке, каковая, по ее словам (она, да хранит ее бог, сопровождает их горькими слезами и излюбленными цитатами из Священного писания), составляет вместе с окружающими ее чадами все ее земное богатство; плачущие слуги, получив сполна свое жалованье и в придачу молитвенник и хозяйское благословение, покидают свое прежнее жилище; ваш изысканный особняк на Харли-стрит сдается внаем, и вы переселяетесь в меблированные комнаты где-нибудь в Пентонвилле, Кенсингтоне или Бромптоне. Как непохожи они на тот дом, в котором вы столько лет платили налоги и с таким размахом принимали гостей!
Так вот, вы переезжаете в меблированные комнаты и обнаруживаете, что вам здесь совсем неплохо. Не поручусь, что и ваша супруга в глубине души не чувствует себя теперь много счастливее, чем в 'те счастливые дни', как она любит их называть. Отныне она — персона, а на Харли-стрит была никто: ведь там, кого ни возьми из знакомых, все были не хуже ее. В каждом из посещавшихся вами домов была такая же прихожая, такие же сервизы, лакеи и все прочее. Пусть у вас канделябры лучше (они и в самом деле были хороши на вашем обеденном столе), но у мистера Джонса превосходные серебряные (или посеребренные) блюда. Когда вы устраивали свои восхитительные званые вечера, у вашего подъезда скоплялось больше экипажей, чем у миссис Браун (что может быть изящней и выразительней приятной фразы: 'было много господ с собственным выездом'); и все же миссис Браун почти всегда сажали за столом на лучшее место, чем вашу жену, — как-никак ведь племянница баронета! Вот почему ваша дражайшая половина так склонна иронизировать над британской аристократией. Словом, даже в дни наивысшего светского успеха, когда и вам разрешалось отхлебнуть из чаши наслаждений, вы всегда ощущали какую-то тайную досаду, какую-то горечь.
Жить среди людей, которые во всем вам ровня, мало радости (разве что у вас такая прихоть). А ведь многие лезут из кожи вон, чтобы их пускали в дома, где все до единого их превосходят и уж как-нибудь да обязательно их унизят (вот вчера, к примеру, маркиза Икс не признала вас, и вы не могли отделаться от мысли, что это нарочно; а третьево дни герцогиня Зет прошествовала мимо, сверкая бриллиантами, и так далее и тому подобное…). Истинное счастье — жить среди тех, кто ниже тебя, царить в своем кругу, быть там на первом месте. Кроме сильных мира сего, судьба дарует это утешительное превосходство еще и тем, кто, как говорится, знавал лучшие времена, кто понес чувствительные утраты. У меня благородный склад ума, и я ничем не хуже Цезаря. Если я не могу быть первым на Пикадилли, попробуем на Хаттон-Гарден; может, там я буду задавать тон. Если не удалось стать председателем в кофейной Уайта, или у 'Путешественников', я возглавлю завсегдатаев в пивной 'Сумка Подмастерья' или у 'Веселых Школяров', и пусть не надеется быть принятым в наше общество тот, кто не выкажет мне достаточного почтения. Если моя дражайшая Бесси, выходя из гостиной, должна пропускать вперед племянницу баронета (тоже не велика птица!), будем ходить туда, где нас почтут первыми из гостей, — а как, скажите, быть первыми, если не подобрать себе в компанию людей похуже себя? Удовольствие это недорогое, доступное почти каждому. Чай с булочками обойдется вам в шиллинг, а лести и поклонения вам за это отмерят столько, сколько другим не получить и за тысячу фунтов, выброшенных на то, чтобы сервировать роскошный ужин с лакеями и блюдами от Гантера и перевернуть вверх дном весь дом. Какое уж тут поклонение, когда ваше гости устраивают приемы ничуть не хуже?
Откуда взяться почтению, когда даже лакеи, которые сегодня прислуживают за вашим столом, а вчера стояли за герцогским, смотрят на вас сверху вниз! Напрасное расточительство! Как ни траться на равных себе или вышестоящих, особого уважения от них не добьешься, а за два-то пенса можно наслушаться таких комплиментов!..
Тетушка Ханимен обладала сотней добродетелей; неизменно бодрая, трудолюбивая, экономная, честная, добрая, жалостливая и правдивая, она была душой предана семье и готова на любую жертву ради своих близких; и когда начались для нее денежные затруднения, судьба поспешила вознаградить ее благами, коих не купишь за деньги. Из всех слов родного языка эта милая старушка особенно жаловала слово 'благородные' и вселила в своих соседей уверенность, что сама к таковым принадлежит. Ее дедушка с материнской стороны служил капитаном военного корабля; а отец был священником, держал учеников, выпустил в свет томик своих проповедей, дал сыну образование в колледже, обедал у местного сквайра, был почитаем за доброту и хороший портвейн, пользовался любовью прихода и жил в доме, который вела его дочь, мисс Ханимен. После смерти он оставил около двухсот фунтов годовых сыну и дочери, ничего не завещав матери Клайва, которая заслужила его гнев своим первым замужеством (сбежав с прапорщиком Кейси) и последующим легкомысленным образом жизни. Чарльз Ханимен еще в Оксфорде преспокойно тратил свои денежки на пирушки, а потом на заграничные путешествия; когда же не стало своих, принялся за сестрины и промотал ровно столько, сколько дала ему эта добрая душа. Мисс Ханимен была женщиной мужественной и решительной. Надеясь, что в Брайтоне все еще чтут память ее дедушки, капитана Ноукса, некогда там жившего, и не забыли, как доблестно сражался он под началом лорда Роднея против графа де Грасса, она перебралась со всеми пожитками в этот город и купила домик, верхний этаж коего стала сдавать постояльцам.
Эта энергичная маленькая старушка привезла с собой из деревни служанку, дочку тамошнего причетника, которую когда-то сама учила грамоте и рукоделью и которая всю жизнь обожала свою хозяйку. Ни у одной сказочно богатой индийской бегум, ни у одной сиятельной владелицы замков и особняков не было такой верной рабы, как Ханна Хикс. Под началом у Ханны состояла взятая из работного дома юная особа, которая величала Ханну 'Миссис Хикс, мэм' и благоговела перед старшей служанкой точно так же, как та
